Сергей любовался Светой. Её задором, её воодушевлённостью, её — после прошедшей ночи раскрывшейся наконец-то полностью! — красотой. Раскрывшейся колдовски, чарующе, до невозможности отвести глаза, до… тревожного покалывания в груди, под сердцем! Она! Единственная! Избранница! Но…
(Отравляющее мечты и мысли это отвратительное «но»!)
Лёгкость, с которой прошедшей ночью Света с ним сблизилась, Сергея не то что бы отпугивала, нет… но всё же ощутимо (и достаточно неприятно!) царапала — с ним? А с другим? Со всяким, понравившимся ей, мужчиной?
Да, и упоительной, и неповторимой была прошедшая ночь, и следующая, надо думать, будет не менее восхитительной… И следующая… И?
Традиционная российская смесь ханжества и цинизма в отношениях между полами, несмотря на якобы совершившуюся в шестидесятых годах прошлого века «сексуальную революцию», в подсознании Сергея держалась стойко, едва ли не насмехаясь над усвоенными им сознательно либеральными — чужеземными! — мнениями и оценками. Нет, «шовинистом», по Светиному определению, он, конечно же, не являлся, свободу выбора за женщинами — теоретически! — признавал, но… вообще — за женщинами! И даже конкретнее: за знакомыми, за подругами, за любовницами наконец — да! Но за женой? Извините! Жена — это собственность! Что бы там ни болтали некоторые… феминисты и феминисточки…
«Света… Единственная… А может быть, она не так уж и торопилась ему отдаться?.. Просто — ей стало страшно?.. Потому и придвинула свой спальный мешок поближе?.. Не думая, что разбудит?.. А когда он, проснувшись, в темноте потянулся к ней… привлёк, поцеловал… так ведь — он! Не она! А что лежала голенькой?.. так ведь было невыносимо жарко! И всё-таки…»
Сергей любовался Светой, втайне завидуя Ивану Адамовичу. У майора с Ольгой всё начиналось по старомодному, с традиционного объяснения и, надо думать, всерьёз. Основательно, прочно, на всю оставшуюся жизнь. У него же…
Светин, ручейком зажурчавший голос не позволил, по счастью, Сергею долго копаться в своих сомнениях.
— Иван Адамович, Оля, а свадьба? Вы ведь повенчаетесь, правда? А где? В Ставке у Иннокентия Глебовича или в какой-нибудь хуторской церкви? А может — в Семикаракорах? Там у них, знаете, какой храм! Построенный ещё до Референдума — в две тысячи восьмом году! А меня пригласите? Ой, нет, нас с Сергеем?! Серёжа, ведь мы же с тобой свидетели при помолвке! Значит, нам обязательно надо быть на свадьбе!
Светина милая бесцеремонность окончательно «исцелила» Сергея от попыток мучительного самокопания, и он колкой шуткой поторопился загладить её нечаянную неловкость:
— Светочка, а ты бы ещё предъявила Ивану Адамовичу ультиматум: или — или. Или венчаетесь под нашим присмотром — или никакого венчания. Да после такого «упрашивания» хочешь не хочешь, а пригласишь!
Спохватившаяся Света поторопилась покаяться: — Иван Адамович, простите пожалуйста! Я ни в коем случае не напрашиваюсь, нечаянно сорвалось — от радости за вас и Олю! А так, конечно…
— Сорвалось, говоришь, проказница? И правильно! Обязательно приглашаю! И тебя, и Сергея. Скоро. Мы с Оленькой решили, как только вернёмся в Ставку, то — не откладывая… У нашего полкового батюшки… Сергей, если тебе нужно официальное приглашение, то можешь считать…
— Иван Адамович, брось, — перебил Сергей, — что ещё за китайские церемонии! Официально, не официально — мы же не в позапрошлом веке! Спасибо за приглашение. Буду. Вернее, — глянув на Свету, поправился лейтенант, — будем. Засвидетельствуем перед людьми и Богом.
После завтрака общий разговор распался. Свете с Олей, дабы всласть поболтать о так приятно волнующих — независимо от степени своего участия — всякое женское сердце подробностях предстоящей свадьбы, требовалось уединиться, и они поднялись в угловую, в прошедшую ночь служившую спальной, комнатку. Сергей с майором остались снаружи: обменяться мнениями и приглядеть за Степью. Но не успел Иван Адамович, собравшийся разузнать у лейтенанта о его дальнейших планах, произнести первые слова, как резко запищал сотовый телефон. Иннокентий Глебович, лично связавшись с Сергеем, попросил его немедленно возвратиться в Ставку.
* * *
Седому (Виктору Сергеевичу Седых) о бывшем у Батьки секретном совещании стало известно уже на следующий день — к сожалению, без подробностей: внутреннюю охрану Иннокентий Глебович доверял только своим, пришедшим из Волгограда спецназовцам.
Подробности, впрочем, были Виктору Сергеевичу не очень-то и нужны — с ноября прошлого года он чётко понял: или — или. Или ему удастся извести самозваного Батьку, или Батька в конце концов изведёт его. Не потому, что Седой — бывший уголовный «авторитет», а Иннокентий Глебович вышел из правоохранительных органов (ехидно ухмыляющаяся российская история частенько ставила по одну сторону баррикад грабителей и чекистов), нет, «вольное хищничество» в Диком Поле себя изжило. А Виктор Сергеевич, на беду, не смог вовремя уловить перемену ветра — не захотел переквалифицироваться с рэкета и грабежа на выращивание мака. И если бы не крупный пай (без малого семьсот тысяч долларов) в налаженном Иннокентием Глебовичем производстве — не иначе как высшие охранительные силы надоумили Седого вложить эти деньги в строительство первого героинового завода! — то Батька с ним бы давно разделался. Расстрелял, как нераскаявшегося бандита. Однако и так, когда главным дивидендом по акциям являются не деньги, а право жить, тоже ведь — ничего хорошего…
