Приговорённые к совершенству - [37]

Эти расчёты и планы, скоренько прокрутившись в голове Виктора Сергеевича, внешне вылились только в одну короткую фразу: — Ушастый, организуй, чтобы завтра Маркиз был здесь.

— Виктор Сергеевич, — почти взмолился Упырь, — до завтра — трудно. В Ставку же ехать только — и то пять, шесть часов. Да обратно. А по телефону нельзя — у Батьки всё под контролем. И служит Маркиз — ему, чтобы сорваться, надо что-то придумать. Батьку ведь на туфту не купишь. Вы лучше — мне: я тогда сам смотаюсь и всё в лучшем виде перескажу Маркизу?

— И полковнику? — колючий взгляд вонзился в мгновенно затрепетавшего Упыря. Кожа на Димкином лице посерела — вся кровь прилила к его большим, оттопыренным ушам. Ещё бы! Он только что нарушил сразу две, священные для всякого уголовника, заповеди! Даже три! Две частных: не совать нос куда не надо и никогда ни на что самому не напрашиваться. И одну общую: меньше знаешь — целее будешь. У блатных, впрочем, всё это сформулировано короче и выразительней: тебя не гребут — не подмахивай. А если услужливо «подмахивать» начинаешь загодя, то неизбежен закономерный вопрос: зачем? Что и от кого собираешься с этого поиметь? И достань сейчас Седой пистолет, и пристрели его как собаку — Упырь бы не удивился. Однако Виктор Сергеевич, посверлив его взглядом минуты две, сказал хоть и очень строго, но, кажется, не угрожающе:

— Всё понял, Ушастый? Или тебе объяснить подоходчивей?

Упырь выпустил воздух, от страха задержавшийся в лёгких, перевёл дух и облегчённо залепетал:

— Всё понял, Виктор Сергеевич. Маркиз завтра будет. Без вопросов.

* * *

Триста тысяч долларов — деньги очень серьёзные, особенно теперь, когда большинство потенциальных заказчиков разлетелось по тёплым западным городам и весям, но взяться за безумно опасную, предложенную Виктором Сергеевичем работу склонили Маркиза всё-таки не они — ненависть. К наркотикам. К наркодельцам. К «степнякам» вообще — и к Иннокентию Глебовичу, как к наиболее яркому выразителю их взглядов, в частности.

Впрочем, до сентября две тысячи третьего года Маркиз — Юрка Меньшиков — считал наркотики всего лишь одним из зол: наряду с алкоголизмом, проституцией, гомосексуализмом, СПИДом, радиацией, колдовством, засильем инородцев и прочими хоть и досадными, но лично его не затрагивающими вещами. Однако в сентябре всё резко переменилось — телеграмма о смерти младшей сестрёнки перевернула наладившуюся было жизнь снайпера-одиночки. (Зваться «киллером» Юрий Меньшиков категорически не любил, предпочитая нейтральное: «снайпер».)

За шесть часов на нанятой у московского центрального телеграфа «тачке» добравшись в славный волжский город Рыбинск, Маркиз еле-еле успел на похороны — оказалось, что на двойные. После смерти поздней любимой дочери — пятнадцатилетней девчонки! — его немолодой маме хватило сил только на то, чтобы отправить телеграмму: больное сердце не выдержало, обширный инфаркт — вызванная соседями «скорая» уже не смогла ничего сделать.

От соседей же Юрий Меньшиков узнал о подоплёке этой трагедии: оказывается, его беспутный братишка Петька — девятнадцатилетний оболтус! — уже с год таскал сестру по своим компаниям. А там — известно: выпивка, секс, наркотики. То есть, что наркотики — об этом соседи только догадывались; однако Юлька умерла от передозировки морфия — факт. Похоронив Юльку и маму, жестоко избив обалдуя-братца — увы, поздно: Петька уже основательно «подсел на иглу» — Маркиз задержался в Рыбинске на несколько дней, чтобы рассчитаться с тем гадом, который снабжал наркотиками местную молодёжь — выследить, познакомиться, заманить в пригородную рощу и, тремя пулями покончив с двумя охранниками и водителем, остаться один на один с дрожащим наркодельцом. Его Маркиз убивал медленно: после двух выстрелов, раздробивших кисть правой руки и левую коленную чашечку, корчащемуся на земле, воющему от боли и умоляющему о пощаде мерзавцу пришлось выслушать десятиминутную лекцию о пагубности наркотиков и о божьей каре. Затем раздался новый, перебивший правую голень, выстрел из крупнокалиберного пистолета — и новое десятиминутное напутствие уходящему в вечность гаду. После четвёртой, разорвавшей печень, пули невезучий наркоделец молил уже не о пощаде — о смерти. Которую ему, за секунду до потери сознания от болевого шока, Маркиз великодушно даровал — пятым выстрелом снеся полголовы.

Совершив своё первое убийство — а хорошо оплачиваемый «отстрел» мелкой московской шушеры Юрий Меньшиков, вопреки очевидности, упрямо считал хоть и грязной, ну, скажем, сродни милицейской, однако необходимой работой — Маркиз подался в Воронеж. Брата, опасаясь мести дружков наркодельца, он предварительно отправил в Вологду, к двоюродной тётке — скорее всего, зря, в наркотический омут Петька, похоже, угодил с головой, но всё-таки родная кровь…

Кое-как перекантовавшись — то в Воронеже, то в Белгороде, то в Липецке, то в Ростове — до печально знаменитого Референдума, Маркиз оказался перед нелёгким выбором: или пустить себе пулю в висок, или прибиться к одной из бандитских шаек — с юга, с пылающего Кавказа, и с севера, из непоправимо обнищавшей Центральной России хлынувших вдруг на земли суверенной Калмыкии. Маркиз предпочёл последнее: в чёрном для Элисты феврале две тысячи ужасного года, когда этот город, не сумевший оборониться от несметных полчищ опьяневших от полной безнаказанности головорезов, был не то что бы просто захвачен и разграблен, но чуть ли не буквально сметён с земли, Юрка Меньшиков пристал к шайке Ушастого. Из снайпера-одиночки сделавшись на какое-то время рядовым 1-ой Бандитской Армии. Скоро уже — о, эти ядовитейшие ухмылки судьбы! — оказавшись гражданином (и заложником!) Дикого Поля. Ненавидя наркотики, быть подданным «героиновой республики» — воистину вознаграждение за свой сомнительный промысел Маркиз получил уже в этой жизни! Слабым утешением ему могло служить только то, что до последнего времени ни Седой, ни Упырь — его непосредственное начальство — выращиванием мака не занимались, «зарабатывая» (по старинке) работорговлей и грабежом.