Приговорённые к совершенству - [23]

* * *

Если бы не потрясшее Ольгу видение, то ужас, объявший её похитителей, женщину, пожалуй бы, удивил: взрослые мужики, бандюги, увидев, что патрульный автомобиль с лёгкостью их обходит, перетрусили, как мальчишки — от всей их «взрослости» остался только один, сделавшийся вдруг похожим на беспомощный лепет, мат. Обеззубевший — до смешного жалкий.

— Воробей, ё. т. м., быстрее, обходят!

— Не могу, б…, движок не тянет!

— Х…плёты сраные, п…ки вонючие! Козлы! Сейчас за…ярят!

Чернышёв, сохранивший остатки если не хладнокровия, то благоразумия, вмешался, прервав эту бессмысленную брань:

— Толян, скажи Воробью, пусть тормозит. На этой скорости незачем ему по нам х…ярить. Сами гробанёмся. Надо договариваться.

— Санёк, ты же видишь, это тот самый «козлик»! Который — позавчера! Только без верха! Но почему, падла, он, как младенцев, е… нас в жопу?! Чтобы сраный «козлик» мог за… «фордА» — так не бывает! У-у, сука!

— Толян, бывает — не бывает, но делает он нас запросто. Мы идём почти сто девяносто и больше не можем, а он, бля, спокойно километров на пятьдесят быстрее. Твой Воробей на этой скорости нас вот-вот гробанёт, а у них водила — высший класс! Как на ралли! «Париж — бля — Дакар»! Куда нам! Скажи Воробью — пока не гробанулись!

Тем временем «Уазик», обойдя «джип», катил впереди, примерно в километре — издевательски аккуратно держа дистанцию. Копчёный сдался: — Ладно, Воробей, Чёрный прав. Тормози потихонечку. Попробуем договориться.

«Джип» начал постепенно сбавлять скорость — «Уазик» тоже. Окончательно, однако, не тормозя, а лишь повторяя манёвры «джипа». Воробей сто пятьдесят — шофёр на «Уазике» то же самое. Сто двадцать — сто двадцать. Восемьдесят — восемьдесят.

— Да что этот грёбаный рас…й хочет?! — уныло докипал, выпуская остатки пара, Копчёный. — Почему, сука, не останавливается?

Это упорное, непонятное преследование у всех пассажиров «джипа», исключая Ольгу, с самого начала зародив суеверный страх, своими лёгкостью и непреклонностью начинало возбуждать уже какой-то сверхъестественный, мистический ужас. Да и то: сначала фантастическое, мгновенно их переместившее к месту позавчерашней битвы — более чем на триста километров! — облако и сразу же, не дав бандитам опомниться, вцепившийся в них мёртвой хваткой автомобиль-призрак.

— Воробей, тормози совсем. Посмотрим. Чёрный, давай к пулемёту. Бублик, свяжи этой тёлке, — Копчёный кивнул на Ольгу, — руки. Попробуем использовать её как заложницу.

— Да ты чо, Копчёный, кому эта чокнутая девка нужна? А нам за неё, сам говорил, два куска обломиться может.

— Там видно будет. А ты, Бублик, не фраерись — голова, бля, дороже баксов. По крайней мере, увидев бабу, этот м… с «козлика» не шмальнёт в нас из гранатомёта.

— Э-э, Толян, — подал голос, молчавший минут уже, наверное, десять, Чернышёв, — если бы он хотел нас гробануть — давно бы сделал. Помнишь, как позавчера раздолбал Груздя? Нет, я думаю, он собирается взять нас за жопу — и к Батьке. Патруль, бля!

— Вот, вот. А Батька — к стенке. Учти, Чёрный, — всех. Не посмотрит, что ты бывший мусор. Ведь пока этот раздолбай позавчера выкидывал свои фокусы с огнём, ещё одна сука — помнишь? — била по нам сверху из «Калашникова». Значит — их двое. Нам никакой веры не будет.

— Уймись, Копчёный. Думаешь, сам не понимаю? Что если я из ментов — так первого к стенке? Тебя — следом. И Воробья — о его особенной «любви» к бабам слухи давно уже по степи гуляют. Из нас если кто и уцелеет, то это Бублик. Велит Иннокентий Глебович дать по его жирной жопе плетей эдак с двести, а после сошлёт на мак. Чтобы, значит, перевоспитывался. Нет, Копчёный, сдаваться нам нельзя. Я почему посоветовал остановить? Видел ведь, что всё равно не уйдём, а Воробей — почти на двухстах километрах — обязательно нас гробанёт. И скоро. Не справится. А теперь — когда мы стоим — этим, с «козлика», повязать нас будет не просто. Я сейчас с пулемётом спрячусь за «джипом», а ты попробуй договориться. Только учти: Ольга — наша последняя надежда. Если отдавать её — то за все их гранатомёты. За все, Толян. Если у этого спецназовца даже один останется — нам п…ц. И ещё: больше, чем на полчаса переговоры им не давать затягивать. Свяжутся с Батькой — и тоже п…ц.

* * *

Загнанный «джип» остановился — выдохся наконец-то. Сергей, высмотрев подходящую неровность почвы, поставил «Уазик» так, чтобы, сохранив Ивану Адамовичу сектор обстрела, оказаться неуязвимым для гранатомёта. Укрывшись, лейтенант — с биноклем и автоматом — вышел на маленький пригорок и сквозь шестнадцатикратно увеличивающие стёкла посмотрел на противника. Подле «джипа» под импровизированным белым флагом стояли трое: толстомордый грузный детина, сухой, плотный среднего роста тип и женщина — Ольга. Сухой (Сергей определил в нём предводителя) размахивал привязанным к палке чем-то белым — то ли спортивной майкой, то ли женской ночной рубашкой. Лейтенант подал обычный в таких случаях знак — короткая очередь вверх — и демонстративно закинул автомат на плечо. Предводитель отделился от группы и зашагал по сизовато-рыжей августовской степи. По мере его приближения Сергей машинально отмечал всё новые подробности в лице и фигуре идущего на встречу. Во-первых, цвет кожи: коричневато-золотистый на лбу и щеках и слегка лиловеющий в подглазьях, на носу и на подбородке — цвет только что вынутого из коптильни чебака. Людоедский взгляд немигающих рыбьих глаз. Ядовитая ухмылка в правом углу перекошенного тонкогубого рта. Диковинная помесь судака и гадюки — в целом. Короче — отморозок. Настолько типичный, что в дешёвых боевиках сниматься бы мог без грима. И, конечно, когда этот, представившийся Анатолием, тип предложил обменять Ольгу на все имеющиеся у них гранатомёты, две канистры бензина и пятьсот долларов наличными, Сергей крепко задумался. Он понимал: без гранатомётов эти подонки женщину им не уступят — боятся, знают, что без заложницы им конец. Но отдавать негодяям шесть отличных гранатомётов?.. Сергей, торгуясь, лихорадочно искал выход из этой патовой ситуации — и, наконец, нашёл: