Приговорённые к совершенству - [16]

Скомандовав, Копчёный по уцелевшей — правда, с провалившимися кое-где ступенями и без перил — лестнице устремился наверх. Взбежав, налетел на Бублика:

— А ну, кончай! Ты, падла, что?! Отоварился на военном складе?! Патронов у тебя что — хоть жопой ешь?! Недоумок грёбаный!

— Дак, Копчёный, я чо — я ни чо. Фраер с биноклем тут. Нас высматривал. А я чо — я по нём. Чтоб не отсвечивал. Дай, думаю, замочу.

— Замочил?

— Кажись, нет. Фраер, видать, битый. Сразу на землю и за угол. Перебздел, сука.

— Сам ты перебздел, Бублик! Как говнюк недоношенный! Где фраер?! Что, кроме бинокля, видел?! Или со страху совсем уделался?!

— Дак за этой хатой. Вон. Из-за угла. Солнце по стёклам зыркнуло.

— А ты увидел и сразу шмалять? Снайпер х…! Да до той хаты метров триста. Если не больше. Чёрный — ещё бы мог. Да и то — навряд ли. Только он, Бублик, умный. Пока ты, м…, не спугнул — он не стрелял. Да что с тебя дурака! Спрошу у Чёрного. А ты перейди к другому окну и зря — понял, падла! — зря не стреляй. Даже — в ответ!

Чёрный, Санька Чернышёв, в прошлой — до Референдума — жизни по милицейской лестнице к тридцати годам поднявшийся до «старлея», в настроении пребывал в минорном. Урки — вообще-то, приблатнённая шелупень — похоже, его достали. Особенно, Бублик — с его вечным «чо», с глупой ухмылкой на круглой, помятой роже, а главное, с невозможным, прямо-таки фантастическим непониманием складывающейся обстановки. Он, Чёрный, лазутчика заметил издалека, ещё на подходе к посёлку, следил за ним, обдумывая, что к чему, а этот рас…й почти что с четырёхсот метров вздумал палить из автомата! Когда с такого расстояния и из винтовки попасть непросто! Ладно бы ещё — на открытом месте! А так, конечно, противник дожидаться не стал: юркнул за угол и следит за ними! Раскрывшимися по-дурацки! И Копчёного, соответственно, бывший милиционер встретил весьма неласково.

— Слушай, Толян, благодари уж не знаю кого, что ещё жив. Ведь с твоей кодлой только палатки на рынке брать! А чтобы на серьёзное дело… у Седого, похоже, совсем уже туго с хлопцами — здорово Батька его прижал. Скоро, глядишь, изведёт окончательно.

Копчёный, не желая ссориться со своим единственным надёжным бойцом, подавил гнев и заговорил вполне спокойно:

— Ладно, Санёк, не возникай. С Бубликом я ещё разберусь. Сворочу ему рыло на сторону. Ты мне лучше вот что скажи: этот, по которому вы стреляли, что он за гусь по-твоему?

— По-моему, Толян, — несколько остуженный спокойствием Копчёного, примирительно ответил Чернышёв, — нам надо делать ноги. Этот, по которому Бублик — идиот! — стал палить, похоже, мужик серьёзный. Из спецназевцев или десантников.

— А ты его что, усёк так издалека? Ведь сам говоришь — четыреста метров.

— Усёк я его, Толян, наверное, за километр. По походке. Таких — из спецподразделений — не спутаешь. Но это — не всё. Сдаётся мне, что он, тот самый — с «козлика». А если так — значит, от Батьки. Сжечь патрульный бронетранспортёр — это же надо было твоим говнюкам додуматься! А знаешь… — Чернышёву в голову пришла крайне неприятная мысль, и прежде, чем её высказать, он немного помедлил, — мне кажется, что Седой — нарочно. Чтобы нас подставить. Концы обрубает, падла.

— Санёк, а ты не того? Откуда Седой мог знать, что у моих х…плётов встанет на «козлик»? Который — подсадка? А за бугром — суки на БТР? И что Груздь гробанёт их «Вампиром»?

— А Груздь на кого шестерил, Толян? Что мы облажаемся с БТР и с «козликом», этого, конечно, Седой не знал, но послал-то он нас — помнишь? На Азов, мол, на грузовике, в арбузах, полста килограмм героина пойдут, бляха муха! А из охраны, чтобы не привлекать внимания ростовчан, один только «джип». А мы, как фраера, купились! Как же, полцентнера героина — считай без охраны! Соображай, Толян, героин без охраны — это же сыр в мышеловке! Для нас. И я, бывший «мусор», тоже хорош! Купился! Прохлопал, что Седой не пожалел даже выстрелов для «Вампира»! Предусмотрел, сука, что с «Вампиром» для твоих м… сам чёрт не брат! Что вляпаемся! И никто, как говорится, не узнает, где наша могилка.

— Ты чой-то, Санёк, — передразнивая Бублика, попробовал приободриться Копчёный, — больно сегодня мрачный. Хочешь бабу? Ништяк! Воробью — он ещё тот садюга! — я до неё и думать запретил дотрагиваться, сказал, что моя маруха. А ты нормальный мужик — с неё не убудет. И сопротивляться — из «замороженных» — она не станет.

— Толян, ты, кажется, не дурак. Ноги, говорю, надо делать, а ты мне — бабу! Этот, спецназовец, вон из того домика, ох и зырит сейчас за нами! И по рации или сотовому если не прямо Батьке, то «начштабу» его докладывает. Так что часика через два обязательно «гости» сюда пожалуют. А может — и раньше. Если это тот — с «Козлика» — значит, машина неподалёку. А потом — баба… откуда она взялась?! Точно ли — из «замороженных»? Вдруг да — наводчица?

— Откуда взялась — не знаю. А из «замороженных» — это точно. Сам подумай: выглядит на двадцать пять, а говорит — тридцать шесть!

— Э-э, Толян, для тебя если баба, то либо «тёлка», либо «маруха». И б…, конечно. А главное, поскольку «курица — не птица», мозгов не имеет. Относительно б… — не стану спорить: если все мужики ё…, то и бабам сам Бог велел. А вот насчёт мозгов… Поверь бывшему «мусору», иная баба не то что тебя с Воробьём, а и поседевшего в сыске опера запросто обведёт вокруг пальцев! Так что, мой тебе, дай Бог, чтобы не последний, совет: сматываемся. И поживее.