Приговорённые к совершенству - [15]

Правда, Сергея, из-за возвышающегося на отшибе полуразрушенного кирпичного дома внимательно осматривающего в бинокль отчасти степной, отчасти «постиндустриальный» пейзаж, волновало другое: «Понастроили тут и бросили! Да в этих развалинах можно бесследно спрятать не менее батальона!»

* * *

— Копчёный, я сейчас эту сучку сделаю!

— Я тебе, падла, сделаю! Ё… нашёлся! Утрись гондоном! Забыл, что Седой сказал?

— Ладно, Копчёный, не залупайся. Уж и пошутить нельзя.

— Смотри, Воробей, дошутишься. Седой тебе оба яйца открутит и в пасть засунет, чтобы не вякал. Забыл, кто на вонючего «Козлика» надрочил Груздя? «Голыми руками возьмём, голыми руками» — взяли?! Тебе сейчас, Воробей, не о том, чтобы бабе пистон поставить, а о башке своей думать надо! Груздь-то был не сам по себе — от Седого.

— А х… Седой — обыкновенный «степняк». Грёбаный фраер.

— Блатной нашёлся! За наркоту — по дурости — две ходки в зону и думаешь: Авторитет?! Да Седой, когда ты ещё какал в штанишки, таких «авторитетов» ё… у параши.

— Брось, Копчёный, Бублик не настучит. А настучит, сука…

— Ты, Воробей, ему пасть порвёшь? Как тогда? Когда этот р…й с «Козлика» з…ил по «джипу»? И п… Груздю! А вы с Бубликом обосрались! Вояки х…! И с чем остались? Ну?! У-у, падла! А когда баба — из «замороженных» — можно сказать, свалилась с неба… как же, «крутой», два куска — для тебя не деньги! Пойми, фраер, Дикое Поле кончилось! Это год назад ещё можно было! Малолеток — хором! Е… не п…! А сейчас мы кто? Обыкновенные урки! Да ещё — без фарта. А без фарта в Степи… Сейчас нам эти два куска, знаешь как…

После столь длинной тирады Копчёный сплюнул, носком левого ботинка растёр плевок и оценивающе посмотрел на примотанную к батарее центрального отопления Ольгу. Старовата, конечно, лет тридцати пяти, но выглядит очень даже неплохо. Главное — из «замороженных». А такие — в последнее время — в цене. Седой не отвертится — выложит два куска, как миленький. А если хорошенько поторговаться, то, может, и два с половиной. Кажется — фарт пошёл. Маленький — но пошёл. «Замороженная» эта не на Воробья наткнулась, а на него. А на Воробья бы — п… «зелёным»! После этого м… не то что двух кусков, сотни паршивой никто бы не дал за Ольгу.

Копчёный смотрел на связанную, но удивительно спокойную — впрочем, «замороженные» всегда спокойны — женщину и что-то внутри начинало его щемить. Какой-то необъяснимый страх. И наконец дошло: «В не стоптанных босоножках, в чистеньком, не только нигде не порванном, но даже и не помятом платье — а ведь к Колодцу она добиралась явно не «самоходом»? Кто-то её подвёз — и, значит…»

— Ольга, послушай, ты здесь не одна? Какой фраер тебя привёз? Ну?

В ответ на вопрос этого гнусного типа Ольга чуть было не сказала правду, но вовремя спохватилась: она, слава Богу, больше не «замороженная» и, значит, способна при нужде соврать. Не поверят? Начнут бить и всячески мучить? Если хотят продать — то не слишком. А ради друзей — да и себя самой! — можно и потерпеть немножечко. К тому же… Ольге вспомнилось, как она внезапно очнулась в штабной палатке Иннокентия Глебовича: свет, незнакомые люди, спутанные мысли, обрывки воспоминаний и, главное, провал во времени. Предыдущие два или три дня пропадали куда-то напрочь.

— Не знаю… То есть — не помню… Тебя помню… Как сцапал… И, вообще, с этого времени помню всё… Как твой дружок, — Ольга кивнула на Воробья, — во все дырки собрался меня оттрахать, а ты не дал… А до этого…

— Копчёный, пусть эта курва заткнётся! А то я её сейчас расчленю живьём! Всё она, сучка, врёт! Надо её прищучить. Всё тогда стерва вспомнит!

— Не возникай, Воробей, засохни. Я же тебя как облупленного, падла, знаю. Ведь тебя м… ни поить, ни кормить не надо — дай только поизгаляться над бабой. Особенно — над малолеткой. Но и над той, что в соку — тоже всегда готов! Видишь, что Ольга из «замороженных», а очко всё равно играет! Ты же кончаешь, падла, когда ножичком на титьках порезы делаешь или волосы на п… подпаливаешь! Скажешь — нет? Если неймётся — пойди, подрочи, а Ольгу не моги даже пальцем тронуть. На кого она утром вышла — помнишь? Так что, пока нам два куска за неё не обломятся, она — учти! — моя маруха… И, вообще — тёлка классная. Немножечко, правда… Ольга, а сколько тебе лет?

— Тридцать шесть.

— Ну вот, Воробей, понял? Если баба, которая выглядит меньше чем на тридцать, говорит, что ей тридцать шесть — значит, она точно из «замороженных»! В самом даже святом для бабы соврать не может! И про то, как сюда попала, если сказала: не знаю — значит, не знает. Я так думаю, что кто-то её довёз… Дуй давай, Воробей, до Бублика, сменишь его на стрёме, да в оба гляди, соколик, а то глаз на жопу натяну.

Однако этого приказа Воробей выполнить не успел — на верху, на втором этаже, раздалась длинная автоматная очередь: Бублик. И почти сразу — глуше, в другом конце здания — заработал «Калашников» Чёрного. Огрызнулся — коротко, профессионально — два раза и смолк. Зато Бублик садил вовсю — словно мальчишка, дорвавшийся до оружия. Не жалея боеприпасов.

— Ну, х…лёт, он у меня сейчас дождётся! Воробей, давай к «джипу», проверь, чтобы завёлся с пол-оборота, захвати пулемёт — и сюда!