Приёмыши революции - [55]

— Отпустите, по крайней мере, жену мою. Она, во-первых, женщина, во-вторых, плюс к тому, в положении.

— Вот как? — усмехнулся офицер, — ну, будет одним коммунистом меньше. Жена да вспоследствует за мужем, бо едина плоть.

— Эх, знал бы он… — пробормотал Пашка.

— Пашка, не смей, молчи!

Однако утро сюрпризы принесло — заняли деревню красные, Пашкин отряд соединился с другим встречным, и это офицера вместе с его людьми, кто не погиб в сражении, с рассветом повесили. И как ни грешно так, а жалко их Марии не было. Потому как — прав Пашка насчёт интересов, и вот её чисто бабий интерес таков, что любого бы из этих белых, какими бы они ни руководствовались принципами, она за одну только угрозу Пашке собственными бы руками придушила. И всё больше она уже неподдельно злилась, что вновь приходится им отступать под вражеским напором, отступать в северные, почти нежилые земли, идти через скованную холодом степь… В какой-то момент была Мария почти что между двумя из своих сестёр, Татьяной и Анастасией, отделённых от неё, конечно, многими вёрстами и не знающими о том, как не знала, конечно, и она…

Июль-конец 1918-го, Анастасия

Июль — конец 1918 года, Пермский край

Место, где предстояло жить Анастасии, было, сказать прямо, образцовым. В том плане, что тут уж её никто не найдёт, сюда ещё дай бог добраться. Верстах в десяти от посёлка Малого у перелеска, отделённого от основного леса полем с оврагом, стояла одинокая изба деда Фёдора. Дед говорил, что прежде здесь была деревня Кричи.[5]

— Необычное какое название… Почему Кричи?

— А потому что кричи — не кричи — никто не услышит. На самом деле, конечно, называлась она наверняка Ключи или Кряжи, а потом вот исказили… Давно уж деревни-то нет, только на местах, где хаты были, крапива всё растёт ровными прямоугольниками. Она, крапива, пожарища любит, вот где хаты погорелые стояли — там и растёт. Деревня была старообрядцев, как говорят, может, потому и сожжена. А может, сама сгорела, а жители, кто жив остался, ушли куда… Вот одна только эта изба осталась, потому что особняком стояла.

Изба, конечно, была необыкновенная, из какого-то прямо сказочного морёного дуба её ставили, что ли? Ведь и посёлок Малой, получается, младше намного, никто там не мог упомнить, чтоб когда-либо здесь жили люди, никто не помнил, чтоб стояла здесь хоть одна изба, кроме этой. Получается, лет сто, не меньше, стояла она заброшенной, а не развалилась, немного только стала течь крыша да покосился дровяной сарай, но дед это, как мог, подправил. Дед Фёдор был персоной любопытной, откуда он изначально родом — не знал никто, а сам сказывал всё в основном шутками и прибаутками. Сколько лет ему — и то не говорил точно, полагали, что не менее, чем семьдесят. Старовером он себя не называл, хотя крестился двоеперстием, православных храмов не посещал — да и где б в ближайшей округе он их нашёл, в Малом церквушку только лет десять тому назад поставили, вот некоторые предполагали, что дед Фёдор здесь потому поселился, что это его родная когда-то была деревня, другие, впрочем, возражали, что уж не может дед быть настолько-то древним. И в то, что ему семьдесят, верилось с трудом, однако ж по его рассказам, многое он помнил из событий и сорока, и пятидесяти, и шестидесятилетней давности, и стало быть, бывал он и в крупных городах, даже кажется, в каком-то году, молодой, бывал в Санкт-Петербурге и Москве, и в какой-то войне участвовал, вероятно, в Крымской, возможно, там он и повредил себе колено, из-за чего теперь прихрамывал, но была и версия, что попросту неудачно упал с лошади. Семья у Фёдора, верно, когда-то была, рассказывал он про свою покойную бабку Анисью, помершую «ещё до немцев» и про сына, который не то на немецкой, не то на японской войне погиб. Вот этого сына, значит, Анастасия и считалась теперь дочерью. Имя ей предполагалось по бабке, Анисьей, но Роза оговорилась раз, другой, потом дед запомнил и привык — и осталась Анастасия Анастасией, по-простому Настькой. Ну что ж, имя не так чтоб редкое и простым людям не свойственное, всё ж какая-то радость — хоть имя своё собственное сохранить. И может быть, ещё и поэтому казалось всё таким естественным и правильным, словно она и должна была однажды попасть сюда, словно эти места её ждали, словно дед каким-то образом был ей действительно дедом, ведь и звали его Фёдор…

Фамилия у деда была Малиновский — то ли по названию какой-нибудь деревни Малиново или Малиновки, то ли по фамилии господ Малиновых, хотя сам он никогда не говорил, чтоб был крепостным, разве только предки его были. При том как-то он говорил, что сродный брат его фамилию имел Выселков, так что всё тут было, опять же, очень темно и неоднозначно. В общем, поскольку был дед и так предметом домыслов и удивлений, появление у него внучки никого особо и не шокировало. При чём сразу нашлись те, кто утверждал, что жила внучка у деда всегда, вот такой ещё они её помнят, и были те, кто говорил, что покойный дедов сын перед отправкой на фронт привёз сюда жену и дочь, жена-то померла, вот там-то её могила и крест берёзовый ещё виден, а дочка вот осталась, так и прожила всю жизнь с дедом. Может быть, это Роза грамотно так народную фантазию направляла, Анастасии оставалось только диву даваться.