Приёмыши революции - [56]

С сельскими, правда, по первости она общения никакого не имела — далековато до села, потом стали сюда прибегать ребятишки, вместе с ними она ходила за одичавшими малиной и смородиной, оставшимися на местах бывших огородов, за грибами в лес — дед из всего этого крутил на зиму заготовки, и на речку купаться. Речка называлась Чертовкой и была малым притоком Чусовой, в самом глубоком месте едва голову взрослому скрывала, зато имела в каком-то месте коварный омут — где именно, правда, так выяснить и не удалось, Насте он ни разу не встречался, хотя плавала она по той речке, вместе с деревенской ребятнёй, и вдоль и поперёк иногда целыми днями до посинения. Елисейка, признанный авторитет в их почти исключительно мальчишеской компании, говорил, что была тут раньше ещё речка, в пару этой, Бесовка, потом будто бы за небогоугодное имя и за то, что взаправду там нечисть водилась, проклял её поп, и речка заболотилась, а раньше там можно было увидеть старый мост, что с времён ещё дохристианских, и перед мостом идолы деревянные стояли для поклонения и видны были ещё останки жертвенника. С Елисейкой, Яшкой и Саввой — кто не побоялся, они ходили на то болото, посвятили исследованию целый день, ни моста, ни идолов не нашли — верно, утянуло их в болото, но нашли остатки какой-то древней постройки — Елисейка уверенно заявил, что это верхние венцы, может быть, даже избы, всё остальное в болотистую почву ушло, а что трубы не видать — так вероятно, топилось по-чёрному, и вдоволь наелись клюквы и голубики. По пожарищу бывшей деревни они тоже провели ей хорошую экскурсию, рассказывая, где что когда находили — где старую подкову, где обгорелый чугунок, а где даже вышитую тряпку — порядком истлевший обрывок, так что решительно не понять уже, что это такое когда-то было. Из старших мальчишек — теперь уже женатых парней — кто-то находил, помнится, здоровую кость и пытался утверждать, что человечья, но потом рядом нашли череп, человечьим, уж точно, не являющийся. В общем, деревенское пожарище было ими исследовано довольно уже неплохо, но интересности своей всё равно не теряло, и не лень же было бегать для этого такую даль. Настя, молодые деревца над буйными зарослями крапивы и кипрея видевшая каждый вечер из окна, часто размышляла о судьбе деревни, о том, какие люди жили здесь когда-то, жаль, доподлинно, наверное, и не узнаешь уже, что произошло…

С мальчишками она ходила и удить рыбу, при чём места шаговой доступности компанией Елисейки опять же решительно презирались, ходить следовало далеко, чтоб ещё затемно, что по болотистым лесам и овражистым полям не очень-то легко было, зато лещей, утверждали мальчишки, больше нигде таких нет, а то можно поймать и голавля. Было и специальное щучье место, за щуками Настя ходила два раза, один раз даже поймала — мелкую, но как сказали мальчишки, для первого раза совсем даже недурно. Рыбу дед Фёдор готовил мастерски, хоть уха у него была невероятная, хоть жареная, засолил и навялил на зиму тоже достаточно — Настя любовалась на развешанные на чердаке «рыбные бусы» и заранее слюнка текла, щучку они закоптили вместе и она потом разделила её с Елисейкой и Яшкой — оба дедовы рецепты ценили очень высоко.

Держал дед небольшой огород, на котором выращивал в основном картошку, ещё морковь, лук и капусту. Картошку Настя по осени помогала ему копать, потом развели костёр, Елисейка с Яшкой принесли свежепечёного хлеба, Савва — варёных яиц, а Аринка — вполне усолившихся огурцов, напекли картошки, пир вышел славный. Из хозяйства дед держал кобылу и жеребёнка, на кобыле ездил сам, если ему куда-то было надобно, жеребёнка, который как раз подрос, объездила Настя, дала ему имя Скорый и на нём соревновалась с Елисейской в мастерстве — Елисейке своего коня отдал старший брат, после того, как по милости этого коня упал и так ударился о забор, что плечо так до сих пор в норму и не приходило.

— Не иначе, желал, чтоб и ты убился.

— Я — не убьюсь. Потому что подход к скотине иметь надо. У меня он смирно ходит.

И в самом деле, Елисейку, щуплого пятнадцатилетнего мальчишку, конь слушался прямо-таки беспрекословно. По осени так же дед привёл купленную (как поняла Настя, Роза на прожитьё с приёмной внучкой сколько-то деду передала, деньгами или каким товаром — неизвестно) корову Паскуду. В имени дед был неповинен — корову так назвали прежние хозяева, и как оказалось, заслуженно. Настя долго сетовала Елисейке, какой такой подход к этой-то бестии нужен — ни разу её подоить спокойно не удавалось, хорошо, пока только подойник опрокидывала, а не в лоб копытом засвечивала. Один раз, не выдержав, Настя оходила разбушевавшуюся скотину хворостиной, после этого корова несколько присмирела, а спустя какое-то время и вовсе смирилась с существованием в её жизни назойливой девчонки. Собачка Марта, надо сказать, в новой своей жизни освоилась прекрасно, дед варил ей кашу и размачивал хлебушек — зубы у Марты были очень плохие, возможно, потому, что в прежней её жизни её много кормили сладким, как часто бывает с комнатными собачками. Настя расчёсывала ей шерсть специально для неё выделенным гребешком, раз в две недели купала в лохани, тщательно выбирая из густых собачьих косм репьи и колючки, собака эту процедуру мужественно терпела. У деда, кстати, был свой пёс, Трезор, очень старый, дед его привёл с собой, когда здесь поселился, и пёс и тогда не был молод. Марту он принял на удивление хорошо, и скоро Настя умилялась их трогательной дружбе.