Приёмыши революции - [53]

Старая Олёна выла в голос, ревели дети, плакала и Мария — деда, несмотря на его сварливость, она успела полюбить. Хоть от него, инвалида, пользы хозяйству ровно никакой не было, однако казалось, что на нём, как на старом кряжистом дереве, весь дом держится. А через месяц снова слёзы были — прощались надолго, кто знает, может быть, навсегда. Долго всхлипывала Матрёнушка, не желая разжать ручки, которые сцепила вокруг Марииной шеи, долго крестила и целовала Олёна Пашку и давала наставления Олежке, вперемешку браня его на чём свет стоит. Но как ни трогали Олежку бабкины слёзы, он решил твёрдо — остаётся, идёт к Пашке в отряд.

— Нешто, у нас в семье один ты мужик? И я хочу родную землю защищать…

— Куда? Тебе учиться надо…

— Потом выучусь. Когда недобитков этих заколотим туда, откуда они вылезли.

— Ты винтовку-то поднять сможешь, защитник?

Однако Олег поднял. В общем, устал Пашка с ним спорить — всё же 16 лет парню стукнуло, уже не ребёнок, хотя и не взрослый, конечно.

— Опять же, и за этим ещё на одного больше, кому приглядеть.

Этого — то есть, Егорушку — Мария решила оставить при себе. Хватит бабке хлопот и с внуками, ещё правнука на неё, немощную, вешать. Мария как-то уже забыла, что по крови Егорушка родня им, а не ей, да и Пашка гордо хвастался сослуживцам сынком, и ни один почему-то не спрашивал, почему это у ребёнка глаза чёрные, а у обоих родителей — голубые.

Когда-то давно, в почти невероятном прошлом, Мария думала, как это было б здорово и славно — чем-то уметь помочь этим героическим солдатам, она завидовала старшим сёстрам, которые были уже достаточно взрослыми, чтобы работать настоящими сёстрами милосердия, ухаживать в госпитале за ранеными, завидовала брату, ездившему с отцом в Ставку. И тут же грустила, думая — а смогла бы, а сдюжила бы? Вот теперь узнала — и смогла, и сдюжила. Вместе с другими женщинами стирала, кашеварила, одёжу бойцам чинила, а иногда и помогала чистить и смазывать оружие. Теперь уже она в полной мере осознала, что из этого вот оружия людей убивают. Теперь уже знала, какова война не на бумаге, не в газетах, не в разговорах за обедом, не в одних только словах — сколько потеряно убитыми и ранеными, какое местечко взято или какое не удалось отбить, какова армия не парадов и смотров войск, не начищенных пряжек и орденов, присяг и гимнов — изнутри знала. Вчера Роман Стрельцов, Пашкин командир, сидел с ними, балагурил, кормя с ложки кашей Егорушку, а сегодня принесли Стрельцова мёртвым, чёрная кровь запеклась над остановившимися глазами.

Вечерами, если бывала передышка, Мария, бывало, подпирала щёку кулачком и вела с Пашкой беседы.

— Паш, а зачем они с нами воюют? Чего они хотят?

— Знамо дело — большевиков свергнуть. Тут меня не спрашивай, да по-моему, они сами не знают, как они хотят-то, главное — чтоб не так, как у большевиков. Тут ещё учти, что и между собой они не единая сила, у них много разных генералов да атаманов, и каждый во главе себя видит… Эх, стравить бы их между собой, пусть передерутся за то, кому Россией править, а кто победит — потом добить… Да никак, они ж с разных сторон наступают.

— То есть, они просто властвовать хотят?

— Ну да. Ну а как — что, какому-то Ленину всё отдавать, каким-то рабочим и крестьянам? Они-то считают, что царя свергли для того, чтоб им место уступить. Это-то им не жалко, что свергли… А вот что помещиков и фабрикантов выгнали, что землю крестьянам, а заводы рабочим отдают — вот это им не по нраву. Это, то есть, во-первых — они власти хотят, во-вторых — наживаться и дальше на чужом труде.

— И что ж, вот только из-за этого — всё это?

— Ну ты шутишь! Да ведь всё из-за этого, все войны на свете — из-за власти и из-за денег. Все другие причины — только отговорки.

— Страшное время…

— А какое другое не страшное? Вот война была — с немцами, а до того с японцами, а прежде, давно ещё — с французами, не страшно разве? А совсем в давние времена, когда Русь ещё единой не была, и князья и бояре между собой за власть дрались — разве мало крови лилось? Ты-то историю получше меня знать должна… Они говорят, конечно — что хотят порядок навести… Ясное дело, свой порядок, потому что наш порядок для них и не порядок вовсе.

Теперь вместо убитого Стрельцова Пашка был командиром. Тогда холодные проливные осенние дожди уже отошли, когда пожухлую, поседевшую осеннюю траву прибило злыми, жгучими заморозками, Мария слушала этот звон под ногами — эта музыка сопровождала каждый её день, когда она ходила за водой, выносила развешать бельё, поила лошадей — и с грустью вспоминала эти милые деревеньки и малые городки, оставшиеся позади, не ставшие, ни один, ей домом, простенькие узоры наличников у их изб, немощёные улицы с важно прохаживающимися грозными, крикливыми гусями, спелые подсолнухи, растущие за околицей просто так — кто-то, видно, семечку уронил, которым ребятня лихо сворачивала их тяжёлые, клонящиеся вниз блюдца, лузгала сама — так, не жареными, и угощала всякого желающего, и поля с вянущей на них скошенной травой… По этим полям, ещё тёплыми днями августа и сентября, она ходила всякую свободную минуту, вдыхала полной грудью — и не верилось, что столько счастья, столько красоты может быть на свете и явиться ей вот так сразу, она садилась, зарывалась лицом в цветущие травы — не всех и названия знала, вот, конечно, ромашка, вот тысячелистник, горошек, что-то ещё — ложилась и смотрела, как плывут одно за другим белые, пышные облака по высокому осеннему небу, и думала, что вот так, верно, и нужно когда-нибудь умереть, с миром в сердце, с любовью к родной земле, это-то и есть самая христианская смерть. На эти поля она выходила с косой вместе с другими женщинами — и они не насмехались над её неумелыми взмахами, снова и снова показывали — вот так держи, вот так размахнись, ничего, научишься… В одном из таких свежих стогов провели они с Пашкой их первую ночь — после жаркого дня поля дышали теплом, слаще мёда пахли цветки, запутывавшиеся в её волосах. Старой Олёне и объяснять не надо было, почему после скромного свадебного застолья они ушли из дома — а то б самой ей было решать, что проще объяснить деду — куда девалась совершенно новая простыня или как это его внучка, имеющая уже сына, вышла замуж снова девушкой. А как радовалась старуха, когда Мария уверилась, что это не нервное у неё, не застуда какая-нибудь, что будет у неё ребёночек. При ней и Мария старалась улыбаться, принимала поздравления и выслушивала всякие советы от сглаза, а одна оставалась — улыбка с лица сползала, и не раз Пашка заставал её с красными глазами.