Приёмыши революции - [34]

Она невольно шмыгнула, надеясь, что это было не слишком слышно и заметно.

— И, неловко мне о том говорить, конечно, милая фройлейн, но ведь вы не откажете в большой услуге по дальнейшей заботе о славной, достойной Марте? Понимаю прекрасно, что подарок, в былые времена, быть может, оценённый, по нынешним временам сомнительный… Однако полагаю всё же, что вы в гораздо большей мере способны позаботиться об этом чудесном умном создании и компанию ей составите куда лучшую. Я боюсь, правду сказать, подвергать её трудностям пути через океан, и полагая, что ваш путь будет всё же несколько короче…

— Конечно-конечно, вы могли даже не сомневаться! Я счастлива б была принять её уже как одну только добрую память о вас…

Сойдя на перрон, Анастасия почувствовала, как могильной тяжестью на неё навалились растерянность, одиночество и беспомощность. На глаза наворачивались слёзы, и неправдоподобно тяжёлым казался постылый чемодан, и хотелось броситься назад, в поезд… нельзя.

Впрочем, долго предаваться паническому настроению ей не пришлось, к ней подошла женщина лет тридцати пяти-сорока в заношенном тёмном, великоватом ей костюме (рукава пиджака были невозмутимо закатаны), в чёрной шляпе с короткими полями — кажется, всё же мужской, из-под которой выбивались растрёпанные тёмно-рыжие волосы.

— Добрый день, фройлейн Крюгер, — весело сказала она, — я, стало быть, за вами. Меня зовут Роза, и мне поручено доставить вас до вашего нового места обитания. Не будем терять времени.

— Значит, с вами мне предстоит жить? — Анастасия с интересом посмотрела в лицо новой знакомой. Приятное лицо, не так чтоб красивое — очень уж большой нос, да и кожа грубая, обветренная. Но карие глаза живые, умные.

— О нет, нет. Я лишь введу вас в новую семью… ну да, велика ли та семья… и на этом мы распрощаемся. Хотя, полагаю, не насовсем, время от времени я всё же буду вам надоедать визитами и проверками, как вы там живёте-бытуете. Надеюсь, вы не будете сильно возражать, потому что я вас не послушаю, всё же теперь я за вас отвечаю головой. О… а это ещё что за комок с глазками? Вы… вы взяли с собой свою собаку? — в тёмных глазах женщины мелькнул неподдельный ужас.

— Нет, нет, это не моя собака. То есть… теперь моя. Мой провожатый подарил её мне.

— Тоже не очень хорошо, конечно… Но может, и ладно. Таких-то собак мало ли, ни на какой след не наведёт… И сама не проболтается… Скажем, что у какого-нибудь разорённого поместья была подобрана… Ну, давайте ваш саквояж сюда…

Анастасия даже сама удивилась, как быстро разговорилась со странной женщиной — манеры её, возможно, многие назвали бы вульгарными, и порой проскальзывало в ней что-то хищное, но в то же время было и обаяние, лично на Анастасию действовавшее. Она ловко, как-то словно не нарочно, расталкивала гудящую вокруг толпу, таща за собой девушку, и попутно рассказывала о разных событиях в селе, где она живёт и работает.

В какой-то момент они замедлили свой почти бег, и ухо Анастасии поймало обрывок разговора — стоящего у касс господина с чёрными усиками-стрелочками и дамы рядом с ним. Не сам разговор не то слово заинтересовал её — поразил, словно громом — в нём она, разумеется, не поняла ни слова…

— Сударь… — она налетела на некстати метнувшегося ей практически под ноги толстого коротышку, коротышка надулся, приготовившись пропесочить её по полной, она рассыпалась в извинениях и поспешно обогнула его, — сударь, простите… Скажите, кто вы по национальности?

— Поляк, — ответил усатый господин удивлённо и настороженно, — а в чём, собственно, дело, барышня?

Её догнала и снова потащила за собой Роза, как-то попутно объяснив усатому господину, что наивный и странный вопрос барышни ему не стоит принимать близко к сердцу, а стоит забыть как можно скорее, Анастасия не вслушивалась — сильное волнение захлестнуло её с головой.

«Что ж, теперь, по крайней мере, я знаю — он поляк…»

18 июля. С рук на руки

18 июля, утро, Москва

Прибытие в Москву не нужно было даже объявлять — большинство пассажиров похватали свои нехитрые пожитки и устремились к выходу. Никольский не торопился — подождал, пока толчея немного рассосётся, потом снова подхватил Алексея на руки и спокойно сошёл с поезда, сказав контролёру на выходе, что он может сам достать удостоверение — оно во внутреннем кармане плаща, но контролёр не стал доставать, как послышалось Алексею, пробормотав, что узнал его и так.

Около получаса они пробыли в здании вокзала — Никольский усадил Алексея в какой-то маленькой комнатке, не имеющей в себе ровно ничего примечательного и служащей, по-видимому, для временного хранения вещей, которые не нужны никому в настоящий момент, здесь стояло несколько шкафов, на двух столах громоздились стулья, некоторые из которых были сломаны, и испорченные либо запасные телефонные аппараты, сам же вышел в соседнюю, чтобы сделать звонок. Разговора Алексей не расслышал, хотя самого Никольского мог видеть в приоткрытую дверь, да и был этот разговор недолго, остальное же время они ждали вскоре прибывшую к вокзалу машину.

О переносе столицы он, конечно, уже знал и не раз слышал, как спорили об этом сёстры. В целом этот акт не казался ему неправомочным и возмутительным, как казался почему-то Ольге — ведь прежде, до Великого Петра, Москва уже была столицей, и нет ничего странного и экстравагантного в том, чтоб вернуть ей эту роль. Ведь не какой-нибудь другой, совершенно новый город был дерзко назначен столицей, а вполне исконная прежняя столица. Да, и опасность немецкого наступления играла здесь роль немалую, и с этой стороны действия новой власти были понятны…