Приёмыши революции - [36]

Комната и правда была небольшой и очень милой. Два большие окна выходили на тихий зелёный дворик, между ними помещалась кровать, застеленная покрывалом в мягкий незатейливый цветочный узор, справа стоял письменный стол с мягким высоким стулом, левую стену почти всю занимал шкаф — вот и всё.

— Располагайся, — Аполлон Аристархович положил руку ему на плечо, — полагаю, тебе захочется отдохнуть с дороги, путь был долгий, а тряску в поезде не каждое богатырское здоровье выдержит. Если захочешь поспать — вполне пойму… Хотя мне и хотелось бы, чтоб ты присоединился к нам за обедом, познакомился с остальными… Чем скорее ты почувствуешь, что не одинок здесь, тем легче тебе будет справиться с естественным сейчас, но совершенно лишним угнетением духа.

Алексей постоял ещё какое-то время после того, как дверь за стариком закрылась. Теперь это будет его дом? Как быстро он сможет привыкнуть к этому, как быстро возьмёт сердце тоска от затянувшегося снова заточения? Да уже взяла. Как и боль, которую усталость от поездки довела, кажется, до той стадии, что он её почти не замечал, да и не замечать способствовала неизбывная тревога. Новая неволя, только здесь он совсем один, и все связи со всем, что осталось своего, привычного, жизненно необходимого оборваны. Возможно ли выжить с этим, когда кажется, сей же момент можно умереть от тоски и чувства брошенности? Он проковылял к кровати, боль и усталость никак не позволяли оставаться на ногах, а разум не позволял принять это как своё, он неловко прилёг на краешек, сжался в комок, думая, как долго его могут не беспокоить, сможет ли он дать волю слезам. Как там отец и мама, сколько слёз им приходится прятать от охраны, стараясь не давать повода к подозрениям? Он думал об этом ещё в поезде — как они встретили первое утро без него? Как встретили второе? Что они представляют теперь о том, где их сын и что с ним? Господи, пусть представляют хорошее, пошли им прекрасные сны, пусть они улыбаются… А девочки? Где они сейчас, добрались ли уже до тех мест, где им надлежит жить? Сидят сейчас в таких же комнатках, утирая слёзы, которые никак нельзя удержать? Больше он волновался, как ни странно, за старших, за Олю и Таню. Маша и Анечка, с их весёлой неугомонной натурой, верно, легче справятся. А Таня ведь так привязана к матушке, каково ей сейчас… Да и Ольга, она так тяжело всё переживает. Где же они сейчас, как пережить, что не можешь передать им ни капли тепла и поддержки…

Теплота и уют понемногу согревали бывшего цесаревича, и мысли его стали очень вялыми, медлительными, словно им надоело роиться у него в голове, и они решили отдохнуть. И уже практически засыпая, он опять подумал о Никольском. Действительно, хочется надеяться, что они ещё увидятся достаточно скоро, либо что новая жизнь, это новое место и тот человек, заботам которого он теперь поручен, отвлекут его от этих непростых, будоражащих душу мыслей. Слишком хочется придти к какой-то определённости, к какому-то твёрдому знанию, мнению, однако сейчас это совершенно невозможно. Верно, оттого, в самом деле, что так резки и пугающи эти перемены, он готов сейчас скучать по каждой детали привычной, хоть и постылой до того жизни, и оттого кажется, что человек этот вовсе не злой, что не злой и Яков Михайлович, и вообще ни за что и ни на кого он не готов держать зла. Если б только можно было снова быть всем вместе, и не ждать для себя никакой опасности…

Он выпал из забытья от звука — скрипнула открывающаяся дверь. В неё просунулась любопытная, улыбающаяся старушечья голова, заставившая его сразу подскочить на постели в изумлении. В совершенно седые, собранные в пучок на затылке волосы был вплетён красный цветок, да и тёмные глаза этой, верно, не менее чем семидесятилетней женщины были задорны, искристы и даже, как ни странно такое говорить, кокетливы.

— Ох, извини, — старушка смутилась, — будить тебя не хотела… Отдыхай, я уже исчезла! Если не проголодался, конечно. А то обед через пять минут.

— Нет-нет, я не сплю… Ну, уже не сплю. Но больше и не хочу. Конечно, к обеду я непременно буду. Только… мне б переодеться, наверное, а лучше и помыться… Но у меня нет другой одежды.

— Нашёл проблему, — старушка прошла к шкафу и распахнула его, — а это что? Ну да, полки покуда почти пусты, это то, что у Ицхака взять можно было, потом-то уж купим, что надо… Я зашла, по правде — ну, кроме того, что посмотреть на тебя, спросить — любишь ли ты птичек? У меня в комнате две клетки с птичками, я как могу берегу их от Ицхаковых кошек, могу одну поставить у тебя. Можешь, конечно, присоединиться к клану кошатников, тогда будет, правда, посложнее… В общем, сейчас мне скажи — сможешь переодеться сам или позвать на помощь Аполлона Аристарховича? …Так, вот с сего момента и на будущее запомни — здесь стесняться просить помощи строжайше запрещено, как и утаивать что-либо о самочувствии. Аполлон Аристархович — врач, поэтому даже если у тебя всего лишь мизинец заболел или в носу засвербело — он должен об этом знать.

Алексей улыбнулся. Он уже косвенно понял, что в доме, кроме него и доктора, живёт и кто-то ещё, и этот факт его очень тревожил. Кто эти люди, как отнесутся к нему, перед скольки людьми ему придётся испытывать стыд за свой вынужденный обман и неловкость от того, что они, не родня ему и не домочадцы, вынуждены держать его рядом с собой и заботиться. Однако такое приветливое обращение от второго человеке в доме понемногу прогоняло мрачные мысли, и давало надежду, что его существование здесь будет весьма сносным, если уж счастливым ему, по понятным причинам, не бывать.