Приёмыши революции - [269]

— Самая абсурдная воля умирающего, какую я слышал, и самый дикий предсмертный подарок, какой я видел, — сказал об этом дядя Дмитрий, — однако если им обоим от этого хорошо…

Этот странный брак продлился только два дня, после чего главы маленькой семьи не стало. Ольге, как на духу, сложно было даже самой с собой говорить о чувствах Анюты, однако следовало признать, что Фёдор Васильевич явился светлым пятном в её откровенно несчастливой исковерканной судьбе. Наверное, совместного счастья у них и не получилось бы — сломленная, закомплексованная Анюта просто не решилась бы принять что-то большее, чем цветы и совместные прогулки с душевными разговорами, но перед предсмертным желанием она не могла устоять, и это действительно подействовало на неё благотворно. Она осталась вдовой, а не бессемейной, потерявшей почти всё одинокой женщиной. Она была теперь наследницей по супругу, а не бесправной приживалкой, коей ощущала себя несмотря на вложение части средств от продажи их дома в ремонт в том числе той комнаты, которую занимали теперь они с матерью. И она больше не была Вырубовой.

В начале марта у Марии родилась дочь, которую она назвала Майей. Светлое событие помогло обитателям дома легче пережить потерю, Аделаида Васильевна обнаружила существенный прилив сил, помогая Марии в хлопотах с детьми, и было настоящим праздником для Анюты, хоть она никак не могла смириться с нехристианским именем, да ещё и с тем, что и этого второго ребёнка Мария без разрешения мужа крестить не собирается. В их регулярных спорах на эту тему яснее ясного слышалось — жизнь победит, уже побеждает, хотя долго ещё в пустую комнату Фёдора Васильевича будет заходить то одна, то другая из осиротевших женщин и горько плакать в тишине, пока туда же не прикопотит любопытный Егорушка, обнимет ручонками за шею и пролепечет: «Тётя, тётя, не плачь».

Ольга отбыла с одним чемоданом, в котором из одежды были одно сменное платье, две смены белья, носки и туфли. Для весу лежали так же книги, фоторамки, в которые были спрятаны детали для будущего радиоприёмника, а главным сокровищем чемодана были оттиски одной из газет, в которых полнее всего было написано о судебном процессе. Оттисков иностранных газет, разумеется, не было и быть не могло, их упаковали столько экземпляров, сколько получилось достать. Такие чемоданы были у всех членов небольшого отряда. Всего их было 15 человек, из них женщины кроме Ольги ещё три. Всех за время совместных тренировок она довольно неплохо узнала, к некоторым испытывала определённую дружескую симпатию, и было даже немного грустно, что не всем им путешествовать вместе, а некоторых, возможно, она никогда больше не увидит. Пять человек их ехало в одном вагоне, не считая Андрея Ефимовича, пятеро они, если и разделялись, снова сходились вместе на станциях пересадок. Благодаря им такая трудная и опасная дорога переносилась удивительно легко, Ольга не могла не признаться себе, что мысль отправиться одной была совершенно безумной, она не справилась бы, попала бы в любую из тысячи бед, с которыми им пришлось столкнуться, и погибла бы, или же впала бы в отчаянье и повернула бы назад. Но новое время приносит много нового и дикого в жизнь, и оно остаётся в ней, осваивается, становится нормальным. Вот так вот пересекать не линию фронта даже — государственную границу для неё совершенно внове. И это было попросту невозможно в жизни прежней — юной царевне никогда не испытать, что такое поминутные проверки документов и досмотр вещей, что такое хаос ходящих как придётся поездов и страх нападения в пути. Юной цесаревне никогда не оказаться лицом к лицу с бандитами и не увидеть столкновение двух и более группировок бандитов, не представить, что чувствуешь, когда победившие бандиты потом везут тебя со спутниками в городскую гостиницу, страшнее которой она до этого не видела, и зовут вечером ужинать, что чувствуешь, когда благодаришь судьбу, что переворошив твой чемодан, в нём не нашли ничего интересного (тайники, конечно, не обнаружили) и всё бросили тебе обратно, что чувствуешь, когда при тебе твой товарищ, защищая твою честь, убивает человека. Но новое время властной рукой стирает границы, где они были, и чертит, где их не было, и вот делают они шаг — всё та же земля и воздух тот же, но иначе должен отзываться каждый шаг и каждый вздох. Там была ещё своя земля, а здесь уже чужая. Никогда до того Ольга с такой очевидностью не осознавала всю нелепость этого — вычерченных людьми границ. Вот же сделала она шаг, и всё так же осталось, и гром не грянул. Вон и дохленький ручеек, наглый, верно, вследствие жалкого своего прозябания, прихотливой петлёй изогнулся — дважды, получается, пересёк границу, словно издеваясь. Провожатый сам смеётся — вот этот куст, говорит, советский, а вон тот — уже нет, дальневосточный. А вот к чему Ольге не привыкать — так быть в чужой одежде, с чужим именем. Теперь она племянница Андрея Ефимовича, никогда на самом деле не существовавшая, но уж врать он, оказалось, мастер, ей знай только поддерживай его легенды, перед всеми, кому вообще есть дело.