Приёмыши революции - [268]

Разумеется, истинной цели своей поездки домашним она не открыла, для предлога у неё очень удачно были Алексей и Настя, тем более что это и не было неправдой — она действительно намерена была с ними повидаться. Дядя, разумеется, рвался вместе с нею, но очень неудачно кстати подвернул ногу, опять решив обойтись в перемещениях по дому без посторонней помощи.

Так с огромным удивлением Ольга узнала, что её хороший знакомый безобидный востоковед уже полгода как занимается подготовкой диверсионных кадров для помощи Дальневосточной Республике, и её увлечение японским языком тут может оказаться более чем кстати.

— К сожалению, никакого способа засылки шпионов в части противника в данном случае просто не может существовать, слишком, увы, различная у нас с ними внешность. Но уметь понимать речь противника и в особенности письменность — бесценно. Особенно тут…

Ольга вздохнула — речь туда-сюда, выговор Андрея Ефимовича был, даже по оценке сварливого дяди, весьма достохвальным, и его речь она научилась понимать на слух и они уже могли вести на японском языке не только простейшие бытовые разговоры, а вот писать она по-прежнему умела только каной, иероглифы не желали никак откладываться в её голове. Впрочем, заверил её учитель, проблема это общая, из его учеников только один делает в иероглифическом письме достаточно значительные успехи, и тому в плане каллиграфии в Японии досталось бы по пальцам за оскорбление взора.

С Лениным Ольга встречалась, конечно, и в предыдущее посещение Москвы, но весьма бегло и официально, никакого принципиального мнения тогда не составила, разве что смутное недоумение, не слишком ли он неказист для лидера столь грозной силы, теперь же, в обстоятельной конфиденциальной беседе, она вынуждена была признать, что он произвёл на неё весьма располагающее впечатление. Может быть, тому он был обязан её волнениям и надеждам, к которым, против её собственного ожидания, оказался так внимателен и деликатен, а может быть, и отзывам Насти, а может быть, простота и шутливость манер в сочетании с явственно чувствуемыми умом и волей — именно то, в чём сейчас она нуждалась больше всего.

— Отправить вас, Ольга Николавна, на кипящий и терзаемый восток — это, прямо скажем, мысль нестандартная… Мне б, признаюсь, в голову не пришла. Смутить своим явлением и своими речами хотя бы некоторую часть белогвардейцев — идея дерзкая, но может сработать. Затесаться в число русской обслуги для шпионажа — задача куда сложнее, весьма глупо считать противника полными идиотами. Но что говорить об этом, если вы можете тысячу раз погибнуть ещё в пути? Затея — гарантированное самоубийство, Ольга Николавна, при том с особой изощрённостью жестокостью! Что потом напишут в газетах, касаемо того, каким подлым и жестоким образом мы вас используем, а? вы столько времени умело подчёркивали свой нейтралитет, а теперь выясняется, что вы работаете на большевиков, и при том — как?

— Мне, если честно, практически всё равно, что они там напишут, — пожала плечами Ольга, — я понимаю, что если даже я сейчас напишу вам расписку, что готова ехать туда и делать что возможно по доброй воле, и что поехала б даже против вашего прямого запрета, если б только точно знала, что могу сделать и была уверена, что не сделаю хуже, чтоб вы предъявляли её потом всем возмущённым, но ведь и в таком случае найдутся те, кто будет свято убеждён, что я написала её под дулом или что-то вроде того. Я в собственном городе устала объяснять людям, предпочитающим верить в то, во что им желаемо верить… А погибнуть я уже тысячу раз могла, но двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Ильич усмехнулся так, что сперва Ольге подумалось, что вот теперь-то он точно отправит глупую девчонку обратно в Новгород и велит носа оттуда не казать.

— Да, Ольга Николавна, тут вы верно поняли — для дурака нашу репутацию уже ничто не испортит. И нашу, и вашу тоже. Так что если на что и оглядываться, так это на пользу дела. Вот и хочется послушать — как вы видите вашу деятельность на пользу дела?

Ольга облизнула губы, собираясь с духом, понимая, что мысль её пугает её саму.

— Пропаганда. Нам очень нужна пропаганда.

Минимум до конца этого года предстояло плотно, усиленно заниматься. Кроме языка, Ольге вместе с другими учениками Андрея Ефимовича, с которыми она теперь познакомилась, необходима была соответственная физическая, военная подготовка. Кроме Андрея Ефимовича, Ольге, увы, совершенно некому было поделиться, что вот чего она не представляла о своём будущем, так это что будет осваивать стрельбу и изготовление взрывчатых веществ — соблюдать тайну необходимо было строго. От работы она была освобождена, но для всех домашних она по-прежнему каждое утро уходила на работу, а когда требовались ночные тренировки в поле за городом — якобы шла ночевать к кому-то из подруг (к долгому ворчанию дяди, что ни до чего хорошего ночёвки у этих аморальных девок не доведут), а то и стояла всенощную в монастырской церкви (к большому восторгу Анюты). К Рождеству к ней приехала Мария с детьми — на неё-то она и оставила дом и домашних. Дядя был окончательно сражён в своей непримиримости к чудачествам внучатых племянниц тем, что всем сердцем привязался к мальчикам. В феврале неожиданно дом понёс первую потерю — против всякого ожидания, смерть унесла казавшегося самым крепким, Фёдора Васильевича. Он тяжело заболел ещё в январе, но доктора делали оптимистические прогнозы, да и сам он бодрился до последнего. Однако в феврале ему стало резко хуже. Предполагая, что может и не встать, он отважился на то, на что здоровым, вероятно, не решился бы — предложил Анюте повенчаться.