Приёмыши революции - [271]

Конечно, она и вслух выступала. Когда в тесном семейно-соседском кругу в маленькой, полутёмной избе, когда и перед большим собранием. Могла она, конечно, остаться в одном из этих более-менее спокойных городов вполне легально, но не это было её целью. Не раз её допускали к общению с пленными из белых — несколько таких, якобы совершив побег, потом пронесли в свои части и послания её, и экземпляры газет. Пока понемногу, но пробовала она писать и для интервентов — было сложно, и не в плане языка, английский-то знала хорошо, а с её безграмотной каны, а то и ромадзи, переписывал набело Андрей Ефимович, а больше в том, что трудно обращаться к совершенно другому народу, к тем, кто никогда и не был её подданными. Предстояло, грустно усмехнулась она себе, учиться говорить не как великая княжна, а как равная с равными. Конечно, уже не один год она делала это и имела успехи, но здесь предстояло выйти на новый уровень, и для этого, как ни крути, необходимо понять эти самые принципы интернационализма и изложить их так ясно, чтоб никто, прочтя, не усомнился в их истинности, чтобы с той же страстью, что и она, захотел мира для всех, чтобы так же, как она, с изумлением понял, что границы — это раны на теле земли…

Так проходил этот год — длиной, казалось, в целую жизнь.

Сато Кадзухиро любил рано утром выезжать в одиночестве обозревать окрестности. Правда, любил — было здесь не совсем верное слово, скорее — занимался изощрённым самоистязанием. Во-первых, обозревать здесь не особо было чего — нескончаемый, кажущийся непримиримым противником человеческой жизни глухой лес и дикие берега маленьких, дохленьких скованных сейчас льдом речек, названий которых он запомнить не мог, да кажется, не у всех они и были, во-вторых — особенно тяжело это сейчас, когда в окрестностях родного города распускаются первые цветы, а здесь зима, верно, собирается царствовать вечно и снег не сойдёт никогда, хотя когда они прибыли сюда, его ещё не было, но теперь кажется, что это просто привиделось. И не столько дело было в холоде, хотя к нему ни за какие долгие месяцы тоже не получилось бы привыкнуть, каждый поворот изученных лесных дорог, каждое великанское дерево, одетое в пышную снежную шубу, дышало на него нескончаемой, как зима, безысходностью.

Предки Сато потеряли свои обширные некогда владения в эпоху феодальных войн, и с тех пор семейство жило достаточно скромно, для приходящихся даже дальней роднёй императору, но юный Сато — единственный сын в семье — получил блестящее образование и всё лучшее, что могло быть у юноши из родовитого семейства, и имел основания ожидать, что жизнь его сложится столь же ровно и достойно, как и жизнь его отца. Однако два года назад отец неожиданно скончался от воспаления лёгких, делами семьи теперь заведовал дядя, который решил, что молодому человеку необходима военная карьера, и теперь Кадзухиро торчал в глуши чужой страны вместо того, чтобы наслаждаться расцветом любимого времени года на родине, посещать с друзьями представления в театре, обсуждая впечатления в приятных застольных беседах и продолжая свои упражнения в живописи и стихосложении.

Самурай, прежде всего, должен быть честен и строг к себе. Кадзухиро был честен и осознавал, что военачальник из него — никакой, да и не преувеличением было бы назвать его пацифистом, хоть сам он себя к таковым не причислял, к счастью, это достаточно быстро понял и дядя, и не пытался направлять племянника в гущу событий — достаточно и того, что он кем-то формально командует и что-то охраняет. Самурай так же должен быть терпеливым и мужественным и иметь развитое чувство долга, поэтому на жизнь Кадзухиро не роптал и пытался приносить родине пользу, всеми силами подавляя в себе растущее раздражение однообразным унылым дням, холоду, снегу и жизни в целом.

Миссии его в этом совершенно диком, глухом месте было две — во-первых, надзор за вырубкой строевого леса, который здесь был особенно хорош, каждое дерево, говорил господин Хотако, чистый кусок золота, вот только Кадзухиро никак не удавалось видеть в дереве будущее изделие, а не многометровую махину, подпирающую небо и задерживающую снег, словно вбитый гвоздь, и пост при проходящей неподалёку дороге. В настоящее время обе они вырождались в полную бессмыслицу. Вырубка казалась перспективным, лёгким и прибыльным делом в конце лета и по осени, сплав предполагалось осуществлять по протекающей неподалёку речке — неприятным сюрпризом явилось, когда в зиму она ушла под лёд вся. Оказалось, подкупаться её названием — одни говорили Большая, другие Быстрая, был и ещё какой-то довольно хвалебный вариант — не стоило, таковой она была в сравнении с соседними. Теперь речка видела сны о своём могуществе под снежным одеялом, а Хотако оставалось смотреть сны о своей прибыли, доставка по дороге была делом куда более медленным и хлопотным. А для Кадзухиро охрана рабочих-лесоповальщиков превратилась в личный вид каторги, а потом просто в некий абсурд. Вообще-то, они и изначально разбегаться не очень собирались — набранные из местных, коренастых и неказистых народцев, если б захотели, они б ушли, имейся здесь в два раза больше солдат, эти леса они знали уж куда получше пришлых. Но работать за кормёжку и спирт их вполне устраивало, особенно теперь, когда в работе происходили всё более длительные простои, а объём провианта они требовали прежний. С этим-то были проблемы — снабжение пробиралось сюда ещё реже, чем подводы за брёвнами. Периодами доходило до того, что непонятно было, кто кого кормит и сторожит — работники били в лесу дичь и то, что не потребляли сами, сторговывали у солдат за спирт и табак, и прекрасно зная уже, что зверствовать офицер Сато не умеет, а солдаты без его приказа не будут, цену назначали сами и вообще чувствовали себя хозяевами положения. В конце концов, эти избы поставили тоже они, и нарубить дров для их отопления им тоже давалось лучше, чем малорослым, субтильным чужакам. Охрана дороги тоже превращалась в нечто вроде бессмысленного ритуала — по зиме кто-то проезжал здесь крайне редко, русских войск тут уж точно не ожидалось, да и толком расспрашивать редких охотников или потащившихся в далёкую отсюда деревню или ещё более далёкий город крестьян Сато было не по силам, ввиду полного незнания местных языков. Для виду строго попялившись в предъявленные документы, он махал рукой, разрешал подчинённым принять мзду в виде какого-нибудь нехитрого провианта и велел отпускать проезжающих на все четыре стороны. Иногда, конечно, документов не было, и тогда мзда была несколько больше, а проезжающие всё равно были пропущены, хотя бы потому, что держать здесь ещё и пленников и решать что-то насчёт их дальнейшей судьбы у Сато не было ни малейшего желания, сообщения с начальством он не имел практически никакого, а Хотако заниматься такими вещами было не по чину, да в общем-то, и тоже не по желанию. Поэтому день, когда патруль остановил на посту кибитку с четырьмя пассажирами, которые не только были русскими, но и явно ехали издалека, уже сам по себе просился в памятные даты на календаре. А уж когда сошедшая первой девушка в поношенной песцовой шубе явно с чужого плеча на чистом японском с готовностью пояснила, что она старшая дочь последнего русского царя и ездит по Дальнему Востоку с антивоенной миссией… Ничего не оставалось, кроме как потребовать, чтобы все пятеро, включая возницу, проследовали в «кабинет» Сато, и спешно подготовить помещение для арестантов.