Приёмыши революции - [272]

Сато не был из доверчивых, но поверить невероятной проезжей так или иначе пришлось — документы, при солидарном изучении им, двумя его наиболее сведущими в таких делах помощниками и примазавшимся на правах знатока бригадиром лесоповальщиков Васей, были признаны вполне достоверными, обстоятельные и спокойные ответы девушки и старшего из её спутников, тоже прекрасно владеющего японским, хоть и были фантастическими по содержанию, но весьма складными. Да и прежде Сато кое-что слышал о разъезжающей по городам и весям таинственной русской аристократке, но сведенья были столь противоречивы и нередко откровенно сказочны, что он отмёл их, считая нелепыми выдумками.

Конечно, он не смог отказать себе в искушении пригласить царевну разделить с ним ужин, попросту радуясь возможности говорить на родном языке с новым и столь неожиданным собеседником, всё равно сдать арестантов вышестоящим чинам у него не представится возможности ранее ближайших дней пяти-семи, и конечно, Ольга охотно приняла приглашение, настояв только на присутствии её пожилого спутника, как своего рода её опекуна в этом путешествии и как знающего язык всё же лучше, чем она, а так же на том, чтоб препровожденным в арестантское помещение остальным её спутникам так же были обеспечены вполне достойные условия. Сато в принципе не был о русских очень уж высокого мнения, хотя взаимодействовал с кем-либо из них чаще заочно, но всё же эта девушка была знатного происхождения, это была особа императорской крови, и оказать ей достойный приём было необходимо вне зависимости от её дальнейшей судьбы. Второе, что его поразило, было то, что русская царевна прекрасно знала все правила чайной церемонии, хоть проводить её в убогом интерьере бревенчатой избы и было само по себе жалким, и показала себя прекрасно сведущей в литературе и драматургии, при чём вкусы их нередко сходились. Невольно засиделись они далеко за полночь, после чего Сато уступил гостье свою комнату (всё равно второе арестантское помещение готовить было уже поздно и накладно, а своевременно подумать о том, что размещать вместе девушку из благородного семейства и мужчин-простолюдинов совершенно недопустимо, он, опять же, не догадался, будучи всё же не гением по хозяйственной части), а сам, в компании Андрея Ефимовича, устроился в горнице, полагая, что он сам и прохаживающийся в сенях дежурный — охрана вполне достаточная (да и далеко ли пленники могли б убежать без распряженной и взятой под охрану кибитки?), и впервые за долгое время засыпал в довольно приятном самочувствии. Утром, дежурно выслушав донесения подчинённых и всё того же Васи при посредственном переводе одного из двух переводчиков отряда, он решил, что, хотя послать гонца с донесением о неординарных арестантах, несомненно, надо, однако хорошо бы для этого владеть максимально полной информацией, и стоило бы продолжить беседу с русской царевной, для чего пригласил её на небольшую экскурсию по окрестностям. В пути он подробнейше расспрашивал её о её жизни, семье, про себя отмечая, что говорит она всё так же складно, нигде не сбиваясь и не путаясь, и лишь иногда запинаясь там, где её подводило знание языка, судорожно вспоминал всё, что знал о российском императорском семействе — память выдавала негусто, один старинный приятель дяди некогда бывал в Петербурге, в составе делегации, вручавшей императорскому дому подарок по случаю коронации, но переданных через третьи уста рассказов, разумеется, не хватило бы, даже если б не тот факт, что на тот момент царевна была малым ребёнком и самое подробное описание её внешности не играло бы сейчас никакой роли. Впрочем, сомнений в её личности у него действительно было не так уж много, сам факт того, что царские дети были помилованы мятежниками и даже не содержались под арестом, ему был известен. Он принялся так же расспрашивать её о её целях и планах, и здесь ему оставалось только поражаться безрассудности её затеи.

На второй день Сато чувствовал, что посылать гонца ему очень не хочется, а хочется подольше наслаждаться новым и столь интересным обществом образованных, сведущих в истории и культуре Японии людей, и то, что это люди столь странных и чуждых ему целей и убеждений, только добавляло общению остроты. Если б речь просто шла о патриотической агитации, о борьбе с захватчиками, то это было бы вполне понятно, но то, что Орига-сама и её родные восприняли и сами исповедуют идеи мятежников, свергнувших их родителей, потрясало и будоражило мозг, и ему хотелось постичь этот немыслимый даже для России парадокс. Некогда Ольга и Андрей Ефимович много рассуждали о том, насколько восприимчив японский национальный характер к социалистическим идеям, вроде бы, с иных точек зрения, и к русскому характеру такие идеи не очень применимы, а с иных — нет такого народа, кто не мог бы их воспринять, только разве что каждому в свой срок. Теперь вот Ольга, улыбаясь, говорила, что в сущности, социалистическая идея не нова и не странна, идея братства, взаимопомощи, почтения к трудолюбию и осуждения лентяев всегда жила в народе и отражена в песнях, сказках, пословицах, и необходимо изучать культуру других народов, чтобы убедиться, что в их сокровищницах сходные алмазы. Различий много, это верно, и к этим различиям нужно быть внимательным, потому что разнообразие — прекрасно, но если смотреть только на различия, это ведёт только к конфликтам и войнам, чтобы уметь договариваться — надо уметь видеть общее. Сато не мог сказать, под влиянием ли её речей или своей тоски ему всё сильнее хотелось, чтобы вышестоящие и правда до чего-то уже наконец договорились, к концу третьего дня, впрочем, он созрел морально для отправки начальству подробнейшего доклада о произошедшем, но подбор слов давался очень нелегко, и наутро он, перечитав, порвал письмо, решив начать заново после решения повседневных вопросов и новой прогулки с великой княжной, таким образом, отправка гонца откладывалась ещё минимум на день. А к пятому дню он твёрдо решил, что сделает для успеха миссии Ориги-сама всё. Нет, разумеется, это не значило, что он предал интересы Японии и решил изменить своему отечеству. Просто интересы Японии для него теперь выглядели по-другому.