Приёмыши революции - [263]
Знакомство произошло, ввиду обилия народа, довольно скомканно, и какую-то минуту Ксения чувствовала себя несколько потерянно и даже глупо, переминаясь у двери со своими коробочками и свёртками — она, слыша, что кроме Алексея, на иждивении доктора находится ещё несколько детей, и живёт этот домашний приют более чем скромно, просто не могла придти с пустыми руками. Что правда, то правда, мир меняется, и меняется слишком быстро, чтобы успеть адаптироваться, научиться заново ориентироваться в нём. Вы сможете понять и привыкнуть, если лет за 10 облик знакомым вам улиц изменится до неузнаваемости, на месте домов встанут парки и сады, а на месте парков и садов вырастут дома незнакомой прежде архитектуры, и совсем другие будут вывески на магазинах. Как бы ни сильна была привычка — перепривыкнете. Но если всё это начнёт меняться прямо на ваших глазах, в одну минуту — вероятно, вы сойдёте с ума. Когда меняются имена, ранги, социальные роли и исповедуемые идеи так стремительно, так кардинально — страшно оглядываться назад, может быть, то, что ты уже увидел, снова изменилось во что-то совсем уж невообразимое.
Впрочем, обед за одним большим столом помог упорядочить и общение, и мысли. Аполлон Аристархович произвёл на Ксению Александровну безусловно тёплое и приятное впечатление, Анна — уже несколько менее, показавшись излишне резкой и даже вульгарной, Лилия Богумиловна… тут было сложнее. И конечно, невозможно было не испытывать неловкость перед слепой девушкой, которая, настойчиво казалось, чувствовала обращённые к ней взгляды, и темноволосой девчушкой, держащей на коленях маленького брата — совсем как Таня или Маша когда-то. Это, наверное, особенно беспокоило — не боль причиняло, нет, не очень-то сильная боль от лёгкого, хотя и настырного прикосновения к сердцу тупой иглой. Как будто ответ на все эти её мысли о безвозвратно ушедшем прошлом. Вот оно, рядом, вот так же оно было, вот так было реально… Оно было — и должно было оставаться — намного реальнее Татьяны Ярвинен с её Усть-Сысольском и Риммой, Марии Скворец с двумя солдатскими сыновьями, Анастасии с красной звездой, крещением куда более чуждым и страшным, чем у старшей сестры, крещением в крови. Это так отчётливо кажется, когда они сидят вот так за одним столом, передают друг другу незатейливую выпечку и вазочки с брусничным вареньем, весело переговариваются (не она, она молчит и слушает их разговоры), и хотя на столе не тот самый семейный сервиз, который она видит перед собой, стоит закрыть глаза, так ясно, и это не её отец и кто-нибудь из дядей во главе стола, это не её братьям делают замечания, чтоб не шалили за столом, и на календаре дата, разбивающая любые иллюзии, но так и кажется, что нет ничего невозможного просто отмотать назад…
Но Алексей совсем взрослый, а она гостья за чужим столом и в чужой теперь стране, и попросту кажется, что вместе с реальностью она видит сон наяву — словно другими красками раскрашена картина, а силуэты те же, или напротив, по какой-то чужой, совершенно чуждой форме разливается та сердечность, то умиротворение, которое она считала именно своим, не просто частью жизни — частью некой интимной памяти. Но ведь сожалеть об ушедшем — это ещё по возрасту рано, и смешно, и страшно думать об этом — такой неистовый бег прежде размеренно идущей колесницы истории, такие крутые виражи на казавшейся ясной и прямой дороге заставляют чувствовать себя преждевременно состарившимся. Глупо и беспомощно ропщешь внутри себя: может быть, легче б было к этому подготовиться, если б хотя бы было время…
Нет, не было бы легче. Любого времени мало… Кому-то два года достаточно, чтобы измениться до неузнаваемости, а кому-то — мало для того, чтоб просто опомниться. Пока ты дитя — это нормально, что каждый день как целая жизнь, а взрослый требует более тихой, бережной езды этой колесницы…
И неожиданно ей стало странно спокойно. В конце концов, чувства, испытываемые ею, лишь в другой, более высокой форме, те же, которые испытывала всякая мать, осознавая это или нет. Матери нравится быть матерью. И любя своего ребёнка, она любит и себя через него, себя рядом с ним. Какая мать не хотела бы в глубине души, чтобы её дитя подольше не вырастало? Подольше видеть его нежным, хрупким безгрешным ангелочком в вышитом детском платье, подольше не спускать его с рук, не разрывать священнейшей связи. Быть матерью — значит быть такой, богоравной, той, к кому так трепетно льнёт этот малый росток, на кого смотрит с таким восторгом и обожанием. Быть сильной, молодой, красивой, олицетворением Весны, а не дряхлой старухой, опирающейся на руку выросшего, возмужавшего красавца-сына. Хоть разумом и понимает, что не меньше в этом величественной, истинной красоты — но бога ради, если честно, какая же женщина готова стареть? Какая мать готова к тому, чтоб больше не быть опорой для своего дитя, а самой искать опоры? Разумом мать гордится тем, как растёт и развивается её малыш, а сердце кричит в тревоге, требуя остановить прекрасное мгновение, ещё немного задержать малыша в объятьях мамы, прежде чем он, неумолимо, несомненно, сделает первый шаг. Как позволить это, как с лёгким сердце принять? Ведь упадёт, без материнских рук непременно упадёт…
«С замиранием сердца ждал я, когда начнет расплываться в глазах матово сияющий плафон. Десять кубов помчались по моей крови прямо к сердцу, прямо к мозгу, к каждому нерву, к каждой клетке. Скоро реки моих вен понесут меня самого в ту сторону, куда устремился ты — туда, где все они сливаются с чёрной рекой Стикс…».
В настоящей книге американский историк, славист и византист Фрэнсис Дворник анализирует события, происходившие в Центральной и Восточной Европе в X–XI вв., когда формировались национальные интересы живших на этих территориях славянских племен. Родившаяся в языческом Риме и с готовностью принятая Римом христианским идея создания в Центральной Европе сильного славянского государства, сравнимого с Германией, оказалась необычно живучей. Ее пытались воплотить Пясты, Пржемыслиды, Люксембурга, Анжуйцы, Ягеллоны и уже в XVII в.
Как же тяжело шестнадцатилетней девушке подчиняться строгим правилам закрытой монастырской школы! Особенно если в ней бурлит кровь отца — путешественника, капитана корабля. Особенно когда отец пропал без вести в африканской экспедиции. Коллективно сочиненный гипертекстовый дамский роман.
В 2016 году Центральный архив ФСБ, Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный военный архив разрешили (!) российско-американской журналистке Л. Паршиной и французскому журналисту Ж.-К. Бризару ознакомиться с секретными материалами. Авторы, основываясь на документах и воспоминаниях свидетелей и проведя во главе с французским судмедэкспертом Филиппом Шарлье (исследовал останки Жанны Д’Арк, идентифицировал череп Генриха IV и т. п.) официальную экспертизу зубов Гитлера, сделали научное историческое открытие, которое зафиксировано и признано международным научным сообществом. О том, как, где и когда умер Гитлер, читайте в книге! Книга «Смерть Гитлера» издана уже в 37 странах мира.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Видный британский историк Эрнл Брэдфорд, специалист по Средиземноморью, живо и наглядно описал в своей книге историю рыцарей Суверенного военного ордена святого Иоанна Иерусалимского, Родосского и Мальтийского. Начав с основания ордена братом Жераром во время Крестовых походов, автор прослеживает его взлеты и поражения на протяжении многих веков существования, рассказывает, как орден скитался по миру после изгнания из Иерусалима, потом с Родоса и Мальты. Военная доблесть ордена достигла высшей точки, когда рыцари добились потрясающей победы над турками, оправдав свое название щита Европы.
Разбирая пыльные коробки в подвале антикварной лавки, Андре и Эллен натыкаются на старый и довольно ржавый шлем. Антиквар Архонт Дюваль припоминает, что его появление в лавке связано с русским князем Александром Невским. Так ли это, вы узнаете из этой истории. Также вы побываете на поле сражения одной из самых известных русских битв и поймете, откуда же у русского князя такое необычное имя. История о великом князе Александре Ярославиче Невском. Основано на исторических событиях и фактах.