Приёмыши революции - [254]

— Потрясения тут, по идее, все, — возразила с улыбкой Татьяна, — но мы да, наверное, в наибольшей мере. То, что Маша вышла замуж за солдата — это легче воспринять, Олю с её работой-заботой тем более, а вот Настя с её профессиональным выбором и я, принявшая лютеранское крещение — это для них почему-то оказалось чересчур…

— Ну, хотя бы не я одна теперь главный предмет интереса, — кивнула Настя, — хотя ты-то вернёшься на свой север, а мне тут ещё оставаться… Вообще это очень грустно выходит всё-таки — опять мы разъезжаемся, опять между нами города, люди, дела…

Татьяна слегка приобняла её.

— Так ведь всё равно было бы, милая. Женский путь таков — мало шансов прожить всю жизнь вместе, свои семьи — разные дороги, письма и редкие визиты… Может быть, когда-нибудь мы всё же соберёмся все вместе, как мечтала Маша, а пока будем навещать, при возможности. Ты знаешь, я тоже не могу остаться — для меня слишком важно всё, что там. Я и в другом месте, конечно, нашла бы себе дело, но я уже нашла там, и бросать его не хочу. И теперь ведь это не вынужденная разлука, без права свиданий и переписок…

— Ну, это хорошо, что ты кроме работы что-то ещё себе в жизни резервируешь.

— Римма, для меня в жизни есть три важные вещи — моя семья, моя работа и ты. Три — это не очень много, поэтому ни от чего из этого я не хочу отказываться.

А потом состоялось событие уже менее массовое, но не менее, пожалуй, торжественное — выдача новых документов. Когда-то, недолгое время, у них уже были паспорта, но даже если бы они уцелели — теперь необходимо было внести в них некоторые изменения. Во-первых, для Марии, теперь Скворец и матери двоих (всё-таки двоих!) детей. Во-вторых, для Татьяны, пожелавшей оставить себе фамилию Ярвинен. Переоформлено было удостоверение Насти. Оформлено для Аполлона Аристарховича опекунство над Алексеем. И оставались последние драгоценные дни, даже часы до того, как их снова будут разделять расстояния, но связывать длинные, написанные поубористей для экономии бумаги, восторженные и драгоценные письма…

Осень 1919-го. Гостья

Осень 1919 г., Москва

Великая княгиня Ксения была в сложном положении. Когда она, как и ближайшие её родственники, получила от Советской России приглашение на предстоящий процесс, посвящённый в том числе судьбе семейства последнего российского императора, она, как и её родственники, разумеется, отказалась принимать участие в планируемом низком фарсе. Попросту, хоть представителям иностранных держав и гарантировалась полная неприкосновенность — верилось в это в здравом уме мало кому, а рисковать своей свободой, достоинством и жизнью стоит ради чего-то большего, чем театральные представления большевиков. С прессой по этому поводу Ксения Александровна была весьма сдержанна, не показывая глубины своего возмущения и скорби, и просто ответила, что не верит, что большевики действительно могут предоставить полную и достоверную информацию о судьбе последней царской семьи, раз уж не предоставили до сих пор.

Однако когда уже на следующий день, благодаря телеграммам наиболее расторопных, не жалевших денег, чтобы оказаться первыми, газеты взорвались безумной сенсацией — ей стало не по себе. Она ещё готова была допустить, что отдельные представители прессы или повредились умом, или окончательно потеряли всякие зачатки совести, но когда на второй день не было уже ни одной газеты, которая не поместила бы о втором дне грандиозного процесса хотя бы самой осторожной и скромной заметки — и были это даже безусловно респектабельные издания, о бульварных газетёнках попросту не приходилось говорить — она поняла, что реагировать придётся. Первые просьбы прокомментировать к ней уже поступили, пока их ещё можно было игнорировать, но это не может длиться долго. Сестра расстрелянного императора не может не отреагировать на известие о чудесном воскресении её племянников, тем более при том контексте, в котором эта новость звучала. В глубине души она, пожалуй, могла б мечтать, чтоб этот день никогда не наступил, но будучи женщиной здравомыслящей, конечно, никогда бы так не сказала — глупейше было бы попрекать реальность за то, что она оказалась столь абсурдна в своей одновременной красоте и отвратительности. В том же состоянии смешанных чувств находилась и вдовствующая императрица, попеременно то понуждающая дочь скорее ехать в Советскую Россию и, по возможности, привезти сюда сразу всех «бедных детей», то с тем же жаром умолявшая её никуда не ехать, не рисковать собой. Ксения же понимала, что принимать решение нужно быстро, ввиду упоминания, что по окончании процесса и всех процедур, связанных с удостоверением их личности и оформлением новых подлинных документов племянницы планируют вернуться в те города, где проживали последний год, и тогда разыскать их будет значительно труднее, поэтому, не откладывая дела в долгий ящик, связалась с посольствами, поинтересовавшись, может ли она всё ещё воспользоваться высланным приглашением, хоть и уже не в связи с процессом, а для того, чтобы повидаться с родственниками, и вскоре получила ответ, что никаких препятствий к её визиту со стороны советского правительства не будет, но визит этот может быть ограничен сроком в неделю, а так же она должна предоставить полный список лиц, с которыми намерена повидаться. Не то чтобы что-то из этого было для неё удивительным — Ксения Александровна не столь давно покинула Советскую Россию, чтобы жаждать пребывать в ней долее недели, она полагала, для обстоятельного разговора с выжившими родственниками достаточно и дня, главное, чтобы хлопоты по их вывозу не заняли больше времени — вероятно, советская сторона будет чинить к этому какие возможно препоны, для чего в том числе и предусмотрен этот недельный срок, и возможной слежке за собой она тоже не собиралась удивляться. Но всё ещё большое количество иностранных наблюдателей и прессы в Москве позволяло ей надеяться, что они будут не слишком развязны в своих действиях.