Приёмыши революции - [248]
Она говорила коротко, ёмко, и ни разу не сбивалась, она помнила почти все даты, фамилии, звания — какие знала, конечно. Дрогнула, сбилась она в один момент — когда нужно было говорить о Владимире. В какой-то момент Насте показалось, что она сорвётся, разрыдается, не сможет дальше говорить. Нет, конечно, её самообладание всегда было велико, и сейчас не подвело. Хотя оно иное, чем у Ольги, и, только сейчас поняла Настя — более хрупкое. Ольга даёт волю эмоциям, а Таня чаще всего всё держит в себе. В этом она очень на маму похожа…
Татьяна не стала ни о чём просить, ни о каких обращениях. Хотя наверняка, тоже имела, что сказать, и в её как будто сухих, но обстоятельных рассказах о работе в больнице, об устройстве госпиталя, о всей жизни в Усть-Сысольске неравнодушие, привязанность, чтобы не сказать — любовь, сквозило красной нитью, чем-то, что не надо обозначать специально — оно и так очевидно. Так же, как она не говорила о своих чувствах к семье Ярвиненов, только, опять же, об огромной благодарности — Настя ничуть не сомневалась, что чувства эти огромны. У Тани, такой крепкой и непрошибаемой внешне и такой хрупкой внутренне, иначе и быть не может.
Мария предприняла весьма эффектный ход — она вышла с маленьким Яшей на руках. Хотя вряд ли она думала о каких-то эффектах, просто Яша начал хныкать и капризничать, с утра-то сидя без матери. Говорила она в силу этого быстро, стараясь выбирать главное — подробно рассказала о тех двух ночах, перевернувших их жизни — ночи откровенного разговора и ночи «эвакуации» и знакомства с новой семьёй, «а где мы за всё это время были… да где только не были! Сын мой, например, родился в Омутнинске…»
— А если говорить о дальнейшей нашей судьбе… Так по моему мнению, говорить тут не о чем. Я мужняя жена и мать — а значит, где моя семья, там буду и я. И никто меня не вырвет из того, что для меня родное, ни в каких заграницах мне делать нечего. Руками и зубами вцеплюсь, никто не оторвёт. Как бы меня ни звали — Мария или Екатерина — а его вот зовут Яков Павлович Скворец, и он не царский сын, а солдатский. Он маленький советский гражданин. Никто не смеет лишить советского гражданина матери. Я кровью и плотью вросла в эту страну, в этот народ, и судьба у меня с ним будет одна — с моим народом и с моей семьёй. Умею работать, если надо — умею и сражаться, проверено. У меня своя правда, и от неё я ни на пядь не отступлю!
Выкрики со скамьи подсудимых — многие, кажется, не самые корректные — удачно потонули в аплодисментах зала удаляющейся Марии. Настя, поднимаясь в свою очередь, почувствовала, что у неё очень сильно дрожат ноги. Даже странно, уже давно не ожидала от себя такого. Уже думала, отбоялась, отстеснялась… После дороги, после волков? После ночных засад? Да вот то-то и оно, наверное… Потому что по-настоящему понимает значение момента.
Ожидая, пока окончательно стихнет гул, она обводила взглядом близких. Татьяна рядом с Анютой и Лили, иногда они переговариваются вполголоса, но теперь видно — они не единый монолит, связанный невидимым призраком. Между ними легла глубокая трещина… И вот Таня, улыбаясь, отходит к стене, где-то на уровне третьего или четвёртого ряда, и встаёт рядом с чернокудрой девушкой в форме, и они о чём-то тихо шепчутся… Маша — та понятно, идёт к мужу, с великим трудом пересевшему несколько поближе, у него на руках чернявый мальчик, который сразу тянется к ней… Ольга остается рядом с Алексеем, батюшкой и Анютой с Лили, но периодически бросает взгляды куда-то на другую сторону зала — кажется, там сидит её названная мать… Да, они больше не единый монолит «царской семьи», они — отдельные судьбы, которые могут разойтись очень далеко… Но всё же, как видится, как кажется по крайней мере — они по-прежнему связаны, единым желанием остаться здесь…
И эти мысли хоть отвлекали, мешались на языке, но в то же время помогали. Иначе как трудно б было говорить… Это не даты — это рубежи, между жизнью и почти-смертью, между жизнью и другой, навсегда другой жизнью. Это не имена — это души, это судьбы, многие из которых без следа сгинули в пламени этой войны. Нет больше Марконина, погиб и Кошелев, сделавший очень многое в этом своеобразном заговоре… Но здесь Антонов, и здесь, конечно, Юровский. Не приехали бы из далёкой Америки, даже если б было известно, где их искать, милые Карл Филиппович с сестрой. Давно в сырой земле лежит дед Фёдор. И… Настя снова сглотнула, вспомнив об этом. Никто не приехал из Малого, чтобы подтвердить о её жизни там. И не приедет. Никогда. Когда из освобождённой Губахи туда смогли добраться — не нашли там ни одной живой души. Нет, живых душ-то там несколько было — оголодавшие, одичавшие собаки, охотящиеся на последних выживших кур и забредающих из леса зайцев. Ни одного трупа. И никаких объяснений, куда делись около двухсот человек — старики, бабы, малые дети. Убиты? Уведены в плен? Сами за каким-то чёртом снялись с насиженных мест и двинули — куда? Впору думать, что неуспокоенные души, ходившие по бурьяну мёртвых Кричей, забрали. Болотные духи поглотили… Двадцатка её учеников — бойких, горластых, драчливых, таких живых. Где? Елисейка, Яшка, Аринка — они ведь эти болота покоряли, им сам чёрт был не брат… где? Васька, дед Мартын, отец Киприан со своей матушкой, баба Луша с её вреднючей коровой, и Роза, Роза… Неужели и Роза могла вот так, без следа, сгинуть? Неужели что-то могло одолеть всесильную, неунывающую, жизнь аршинными шагами мерящую Розу? Сколько она после пыталась искать, наводить справки…. Нет, словно в самом деле исчезла в никуда. Словно никогда и не существовала. Казалось, в каждом мало-мальски значимом месте своя такая Роза была — но все не она. И вся деревня… Вся её жизнь там. Как корова языком слизнула. Но — здесь Тополь. И это главное.
«С замиранием сердца ждал я, когда начнет расплываться в глазах матово сияющий плафон. Десять кубов помчались по моей крови прямо к сердцу, прямо к мозгу, к каждому нерву, к каждой клетке. Скоро реки моих вен понесут меня самого в ту сторону, куда устремился ты — туда, где все они сливаются с чёрной рекой Стикс…».
Трое ученых из Венесуэльского географического общества затеяли спор. Яблоком раздора стала знаменитая южноамериканская река Ориноко. Где у нее исток, а где устье? Куда она движется? Ученые — люди пылкие, неудержимые. От слов быстро перешли к делу — решили проверить все сами. А ведь могло дойти и до поножовщины. Но в пути к ним примкнули люди посторонние, со своими целями и проблемами — и завертелось… Индейцы, каторжники, плотоядные рептилии и романтические страсти превратили географическую миссию в непредсказуемый авантюрный вояж.
В настоящей книге американский историк, славист и византист Фрэнсис Дворник анализирует события, происходившие в Центральной и Восточной Европе в X–XI вв., когда формировались национальные интересы живших на этих территориях славянских племен. Родившаяся в языческом Риме и с готовностью принятая Римом христианским идея создания в Центральной Европе сильного славянского государства, сравнимого с Германией, оказалась необычно живучей. Ее пытались воплотить Пясты, Пржемыслиды, Люксембурга, Анжуйцы, Ягеллоны и уже в XVII в.
Как же тяжело шестнадцатилетней девушке подчиняться строгим правилам закрытой монастырской школы! Особенно если в ней бурлит кровь отца — путешественника, капитана корабля. Особенно когда отец пропал без вести в африканской экспедиции. Коллективно сочиненный гипертекстовый дамский роман.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Видный британский историк Эрнл Брэдфорд, специалист по Средиземноморью, живо и наглядно описал в своей книге историю рыцарей Суверенного военного ордена святого Иоанна Иерусалимского, Родосского и Мальтийского. Начав с основания ордена братом Жераром во время Крестовых походов, автор прослеживает его взлеты и поражения на протяжении многих веков существования, рассказывает, как орден скитался по миру после изгнания из Иерусалима, потом с Родоса и Мальты. Военная доблесть ордена достигла высшей точки, когда рыцари добились потрясающей победы над турками, оправдав свое название щита Европы.
Разбирая пыльные коробки в подвале антикварной лавки, Андре и Эллен натыкаются на старый и довольно ржавый шлем. Антиквар Архонт Дюваль припоминает, что его появление в лавке связано с русским князем Александром Невским. Так ли это, вы узнаете из этой истории. Также вы побываете на поле сражения одной из самых известных русских битв и поймете, откуда же у русского князя такое необычное имя. История о великом князе Александре Ярославиче Невском. Основано на исторических событиях и фактах.