Приёмыши революции - [245]
Второй раз дверь открылась, когда им внесли перекусить. Всё более чем скромно — тонкие бутерброды и очень водянистый чай, принёсший извинялся, что не было возможности придумать что-то отдельно для них и для подсудимых, да ведь с этой беготнёй хоть что-то да упустишь… «Господи, они там их ещё и кормят… — усмехнулась Настя, — впрочем, с этими международными наблюдателями или как их…» Но на бутерброды, в конечном счёте, почти никто не обратил внимания, только два стакана почти залпом выпила Анюта — от волнения. С нею теперь сидела Маша, и Настя думала, рассеянно вслушиваясь в их полушёпотом шу-шу-шу, какой всё-таки удивительный человек эта её сестрёнка. Несмотря на то, что она, в пройденном ею вместе с Пашкой пути за этот год, видела, наверное, больше горя, смертей и слёз, чем все они, мир в её глазах остаётся в целом добрым, светлым, а жизнь — прекрасной. Чёрт знает, как, но как-то она делает, чтоб это было так, по крайней мере для неё самой. То ли правда, во что верит человек — то и получает? Но то новое выражение, которое имеет эта её вера, и конкретно её сердечный выбор — сумеет ли это понять Анюта? Это ведь посложнее на самом деле, чем просто принять тот факт, что большевики не убили их, и даже не собирались убивать. Очень сложно, когда тебя лишают не то чтоб повода ненавидеть кого-то — но права называть кого-то однозначным врагом, точно знать, где есть белое — и там, несомненно, мы, и где чёрное — и там, несомненно, они. Это картина мира. Если быть полностью честным с собой, то она дороже человеку, чем родные и близкие. Легче потерять их, чем принять спасение от рук врага. И не так, чтоб враг оказался на самом деле не враг, а такой же, как ты, друг, а оставался врагом — и всё же помог. Всё это слишком сложно для неё… И вот сейчас она, действительно, запинаясь и как бы извиняясь, говорила, что с Львом Давыдовичем действительно знакома, когда-то он содействовал её освобождению из-под ареста, которому подвергло её ещё временное правительство. И сейчас вот он сумел её разыскать — как старательно она ни пряталась, так что многие даже полагали, что её давно нет в России, и убедил пойти — их имена, то, что кто-то может использовать их во зло и его заверения, что их цели едины в том, что это недопустимо, заставили её преодолеть страх за свою жизнь. «Да кому ты нужна, чучело», — с тоскливой нежностью подумала Настя. Сама она, сидевшая в сторонке, только тихо радовалась, что никто, кажется, не отмечает того, что она сидит вот так отдельно, «как неродная», стискивая пальцы до побеления и глядя на дверь иногда почти с мольбой. В конце концов, она улыбалась. Она действительно была счастлива. Всё закончилось… Разве? Закончилась только их вынужденная разлука. Нет, всё только начинается…
— А дальше, Мария Николаевна? Что будет с вами дальше? — Георгий Михайлович всё же решил озвучить этот общий вопрос. Способность радоваться текущему моменту не заслоняла от него вопросов о будущем, — потом, когда пройдёт этот суд, когда вы поможете им расправиться с их врагами…
— Что значит — расправиться с их врагами? Это всего лишь установление справедливости. Зачем вы так говорите, словно мы участвуем в чём-то, что вовсе нас не касается? Нам не нужно делать ничего, кроме как сказать правду — что и как было, что же в этом есть такого плохого?
— Вы так благодарны им за спасение ваших жизней, что не думаете о том, для чего они их спасали? И сумели забыть о том, что они у вас отняли? Это не те, кого они обвиняют, а они сами используют ваши имена. Чтобы оправдаться перед миром…
— Не понимаю, — вздёрнула подбородок Ольга, — они что, должны взять на себя чужие грехи? Да, очень неудобно для возмущённой мировой общественности вышло, что мы всё-таки живы, когда уже стало принято рисовать большевиков только в самых мрачных красках. Но что поделаешь, надо быть честными, и к ближним, и к дальним.
— Честными… честность не вернёт брату брата, которому он даже не имел возможности сам закрыть глаза.
— Я потеряла отца и мать, дядя Георгий. Я могла в этот год потерять сестёр или брата и тоже не узнать об этом до сего дня. Не думайте, что кто-то здесь не понимает вашу скорбь. Это и наша скорбь. Но мы не в ответе за их действия, только за свои. И если они в чём-то жестоки и несправедливы — нам ничего не остаётся, кроме как самим быть честными и не делать зла. Вы злитесь, понимаю, что так получилось — они защитили нас от покушения, но вашего брата уморили в тюрьме. Но вы должны понять, их действия вообще не вращаются вокруг нас, они поступают не как лучше или хуже для нас, а как того требуют их цели, а с нами — лишь по мере того, как мы подворачиваемся им на пути…
К счастью, перерыв закончился, и Насте не пришлось давать какие-то ответы самой.
Помочь расправиться с их врагами… Сказано тоже. Как будто им вообще нужно свидетельствовать ПРОТИВ НИХ. Им нужно всего лишь свидетельствовать о себе самих. С этим-то как-то справиться бы… Много раз за эти месяцы Настя пыталась представить себе этот день, этот свой выход и даже подобрать слова, которые будет говорить… Сейчас всё это не помогало ничем. И даже от того, что шла она не первой, было не многим легче — смотрела на Ольгу, прямую, зримо напряжённую, как струна, нервно сплетающую и расплетающую пальцы, иногда вздёргивающую подбородок взволнованно и отчаянно. Ширму уже убрали, да и скамью их переместили так, что теперь они могли видеть и лица «тройки», и лица свидетелей, и зал их тоже прекрасно видел. Ольга рассказывала… Ей, выступающей первой, было во многом посложнее — рассказать предысторию для всех тех, кто не знает её, так, чтоб было и кратко, и в то же время понятно. О весне в Царском селе, о зиме в Тобольске, о переезде в Екатеринбург, о Доме Особого Назначения и распорядке жизни там. Выбирая уже в процессе, о чём непременно упомянуть, о чём — нет важности, да и о важном всё равно потом будут заданы вопросы… До июля было, в общем-то, легко. А дальше — нарастающая нервозность и странные слухи, и где-то стрельба по ночам, и, значительное или нет, но ужесточение режима, и наконец тот разговор с «господином Никольским», отрицание, гнев, тихая ярость даже, а потом стыд, обречённость… Какими же мы были глупыми тогда, какими глупыми! Впрочем, они-то, бедные сестрёнки, и сейчас глупые. Они думают, что они много знают, раз услышали о заговоре и избежали смерти? Ха! Они и малой доли не знают…
«С замиранием сердца ждал я, когда начнет расплываться в глазах матово сияющий плафон. Десять кубов помчались по моей крови прямо к сердцу, прямо к мозгу, к каждому нерву, к каждой клетке. Скоро реки моих вен понесут меня самого в ту сторону, куда устремился ты — туда, где все они сливаются с чёрной рекой Стикс…».
Трое ученых из Венесуэльского географического общества затеяли спор. Яблоком раздора стала знаменитая южноамериканская река Ориноко. Где у нее исток, а где устье? Куда она движется? Ученые — люди пылкие, неудержимые. От слов быстро перешли к делу — решили проверить все сами. А ведь могло дойти и до поножовщины. Но в пути к ним примкнули люди посторонние, со своими целями и проблемами — и завертелось… Индейцы, каторжники, плотоядные рептилии и романтические страсти превратили географическую миссию в непредсказуемый авантюрный вояж.
В настоящей книге американский историк, славист и византист Фрэнсис Дворник анализирует события, происходившие в Центральной и Восточной Европе в X–XI вв., когда формировались национальные интересы живших на этих территориях славянских племен. Родившаяся в языческом Риме и с готовностью принятая Римом христианским идея создания в Центральной Европе сильного славянского государства, сравнимого с Германией, оказалась необычно живучей. Ее пытались воплотить Пясты, Пржемыслиды, Люксембурга, Анжуйцы, Ягеллоны и уже в XVII в.
Как же тяжело шестнадцатилетней девушке подчиняться строгим правилам закрытой монастырской школы! Особенно если в ней бурлит кровь отца — путешественника, капитана корабля. Особенно когда отец пропал без вести в африканской экспедиции. Коллективно сочиненный гипертекстовый дамский роман.
Мы едим по нескольку раз в день, мы изобретаем новые блюда и совершенствуем способы приготовления старых, мы изучаем кулинарное искусство и пробуем кухню других стран и континентов, но при этом даже не обращаем внимания на то, как тесно история еды связана с историей цивилизации. Кажется, что и нет никакой связи и у еды нет никакой истории. На самом деле история есть – и еще какая! Наша еда эволюционировала, то есть развивалась вместе с нами. Между куском мяса, случайно упавшим в костер в незапамятные времена и современным стриплойном существует огромная разница, и в то же время между ними сквозь века и тысячелетия прослеживается родственная связь.
Видный британский историк Эрнл Брэдфорд, специалист по Средиземноморью, живо и наглядно описал в своей книге историю рыцарей Суверенного военного ордена святого Иоанна Иерусалимского, Родосского и Мальтийского. Начав с основания ордена братом Жераром во время Крестовых походов, автор прослеживает его взлеты и поражения на протяжении многих веков существования, рассказывает, как орден скитался по миру после изгнания из Иерусалима, потом с Родоса и Мальты. Военная доблесть ордена достигла высшей точки, когда рыцари добились потрясающей победы над турками, оправдав свое название щита Европы.
Разбирая пыльные коробки в подвале антикварной лавки, Андре и Эллен натыкаются на старый и довольно ржавый шлем. Антиквар Архонт Дюваль припоминает, что его появление в лавке связано с русским князем Александром Невским. Так ли это, вы узнаете из этой истории. Также вы побываете на поле сражения одной из самых известных русских битв и поймете, откуда же у русского князя такое необычное имя. История о великом князе Александре Ярославиче Невском. Основано на исторических событиях и фактах.