Приёмыши революции - [23]

Она и не узнала его, и только от этого так легко, так спокойно было на душе…

Гладь кривого зеркала колыхнулась, коротко усмехнулась хрустом сухой ветки, любуясь встречей отражения — с отражающимся. Они и правда смотрелись зеркально — Никольский с Алексеем на руках и мрачный, тяжело дышащий Юровский, ноша которого была потяжелее, потому как годами старше и телом крепче. Никольский окинул взглядом спящего мальчишку — не так чтоб фотографически похож, но вполне сойдёт.

— А чего сам?

— Да ну его, кому другому — он тяжёлый, во-первых, как сволочь, во-вторых — это пока спит, а ну как проснётся? Они на него, оказалось, весь оставленный морфий извели, не хватило, а где я сейчас возьму, делать мне тем более будто больше нехрен? Сброшу — и мне к этим обратно… Надеюсь, Боткин там не уснул, а то мне этого только не хватало…

С другой стороны дома оглушительно грохотнуло что-то железное.

— Ну, пора. Ни пуха. Береги там себя…

— Аналогично, Янкель.

Тут уж без помощи Антонова не обошлось — сперва он принял с рук коменданта спящего подростка, потом помог влезть и самому, затворил наконец окно. И словно отпустил кто-то пружину таинственного механизма, пришли в движение таинственные силы, скрытые под покровом ночи — пожилой доктор принял с рук на руки лже-царевича, втащил через окно ватерклозета Антонов сумасшедшую Веру, повёл наверх, с повелением сесть в комнате и ждать, пока придут к ней сёстры, повёл туда же другой лестницей Марконин Аньку Ярошину, ждут своей очереди, чтобы выступить в свой час и миг, Елена Берг и Аглая Гущина — каждая считая себя примой, считая единственной, не представляя и малой доли адского труда незримого для них режиссёра…

Режиссёр вытер пот со лба, когда махнул из окна Антонов — всё, свершено, все на месте, можно заходить… Во сколько — в полчаса, больше, меньше уложилась работа незримого механизма? А кажется, что целая жизнь, целая вечность прошла за одну ночь…

— Хоп, с приземлением! — молодой солдат подхватил спорхнувшую девушку, пользуясь случаем, обнимая за талию — крепче, чем это могло б быть случайно. Качающаяся над головой яблоневая ветка словно шутливо похлопала по макушке.

— Пашенька! Ты здесь? — лицо Марии расцвело счастливой улыбкой.

— А ты кого-то другого ожидала увидеть, любезная Маруся? — с шутливой ревностью прищурился солдат.

— Давайте-ка миловаться будете уж как дойдём, — пихнул в бок товарищ.

— И то верно…

— Ванька! И ты тоже… Ну всё, не взаправду всё, сплю я… — Мария, отпустив удушаемого в объятьях Павла, кинулась обнимать его друга.

— Ну так айда, спящая красавица, а то нам через час уже на месте нужно быть, а ещё тебя обустроить… Да нацелуетесь ещё! тьфу, смотреть противно…

Весело хохоча, они потащили девушку в темноту Вознесенского переулка.

— Господин Никольский… — Алексей держался за шею мужчины, чувствуя, как неумолимо колотится сердце, — кто он? Этот мальчик, который будет изображать меня?

Когда цесаревич увидел его на руках у Юровского, первым его ощущением было — неверие в реальность происходящего. На какой-то миг он испугался того, что на самом деле просто умер в эту ночь, или попросту из тела сверхъестественной силой восхищен, и парит сейчас навроде ангела, и смотрит на себя со стороны. Потом он, конечно, вернулся в реальность, когда почувствовал на своей щеке рваное дыхание Никольского, но какой-то суеверный страх всё же успел овладеть им, и единственное, о чём Алеша жалел, что тогда не смог осенить себя крестным знамением.

— Если вы спрашиваете о его имени, то я его не знаю, — Никольский осторожно спустил свою ношу с рук у требуемого места — всё той же замаскированной дыры в заборе, с той стороны уже выглядывал Черняк, одной рукой придерживая за уздцы флегматичную чёрную кобылу, другую протянул мальчику — помочь перебраться, — и не понимаю, зачем вам его знать.

Протиснуться в щель не составило труда, ранее здесь пробрались лже-царевны с сопровождающими, какой уж труд для подростка и худого, как щепа, Никольского, улица, к счастью, всё так же была темна и пуста, мирно качали ветвями деревья, и всё сущее вокруг, казалось, дремало, прикрыв глаза, и делало вид, что двое мужчин, лошадь и едва стоящий на ногах подросток глухой ночью на улице — это совершенно в порядке вещей.

— Нет, конечно же, я не об этом. Простите… Сейчас, конечно, расспрашивать об этом совершенно не к времени, и вы опять же скажете, что это совершенно меня не касается. Но… сколько ему хотя бы лет? Вы говорили ведь, что на роль моих сестёр взяты преступницы, при чём преступницы, совершившие какое-нибудь значительное злодеяние, за которое их могли и казнить… Неужели этот мальчик — тоже преступник? Но ведь вы же… с ваших слов… вы же не могли взять на такую рискованную роль невинного?

— На лошади-то, чай, сидел, — Черняк легко вознёсся в седло и протянул руки — помочь и Алексею взобраться, — и тут, благо, недалеко…

— Не преступник… в полном смысле, — Никольский снова ненадолго поднял Алексея на руки, подсаживая на лошадь, — но о том не меня спрашивайте, а то подумаете, пожалуй, что неправдоподобно… Ждите через час или около того, надеюсь не задержаться долго.