Приёмыши революции - [20]

— Что же, солдатик, мы вот тут так просто стоять и будем? — спрашивает игривым шёпотом.

— Так и будем, — словно само собой отодвигается, продолжая оттирать земляные следы старым носовым платком, — а если со штыками пообщаться захотела — так выйди, конечно.

Ряскову со «своей» таких проблем не досталось — и шла она больше посуху, и в оружейной, через которую они прошли, до неё грязи хватало. И идти им до лестницы ближе…

— А это обязательно? — кривится Елена Берг, когда Рясков вешает ей на шею последнюю деталь — нательный крестик царевны Анастасии. Елена Берг католичка. Верующая, хоть и отправила своими доносами на смерть десятки людей.

— Обязательно. С католическим крестом ты православную царевну играть собралась?

— Жаль, поубивать их прямо сейчас нельзя…

— Дуру не ломай. Как узнаешь, где они бумажки спрятали — так и убивай сколько влезет, только помимо тебя желающих найдётся. А пока смотри, играй так, чтоб даже сама себе верила.

Вот уж задача так задача. Да видать, простых жизнь не любит давать. Надо ж было самой похожей, да ещё самой способной, оказаться Елене Берг — ладно, что ей на три года больше, чем надобно, это, положим, не слишком заметно, ладно, что везти её пришлось с самых Решет, и едва успели, так ещё легенда в самый раз по ней — добродетельная, будто бы, девушка, при святой старице воспитывалась, и было ей видение, благословил её господь подменить младшую царевну, чтоб её верные люди могли вывезти и спрятать. С такой-то легендой и идёт она в низложенную царскую семью, чтобы вызнать, где они прячут очень важные бумаги, нужные очень влиятельным людям. Елена Берг не очень умна. Да и убеждения имеет не слишком внятные. Знает только, что она католичка, потому что католик был отец её, мелкий шпион, кончивший дни для шпиона бесславнейше, с ножом под рёбрами в сточной канаве — случайные грабители, а Елена верит, что отца за его великую работу убили, и потому, что ненавидит свою бабку, забравшую её после отцовой смерти (мать-то ещё раньше преставилась) и насильно окрестившую. С юных лет Елене хотелось тоже в чём-то участвовать, на кого-то против кого-то работать. Шестнадцати лет затесалась она в кружок социал-демократов при мастерской дяди, слушала да кивала, а потом пошла и всех до единого жандармерии сдала, за кем вины мало было — про тех ещё присочинила. Тогда, конечно, за жизнь Елены ломаного гроша было дать нельзя, брат одного осужденного — тот сам провокатор был, да по сказкам Елены вышло, что убеждённый революционер и будто бы за убийство урядника лично ответственный — тогда поклялся, что не узнает труп этой девки родная мать, если из гроба встанет… Бежала Елена из города со случайным ухажёром, которого благополучно прирезала с пьяной ревности, тут же и нового подцепила, с которым и прибыла в Екатеринбург — новый друг её то богатым будто бы дядей соблазнял, то обещал устроить в театр прямо сразу примой, каких свет не видывал, то вовсе говорил, что скоро Германия Россию завоюет, чему они, своей какой-то тайной деятельностью, будут всемерно способствовать, чем особо запал ей в душу. Но поскольку речи такие имел неосторожность говорить не одной Елене, был в конце концов схвачен, и хоть никакой помощи Германии, кроме как в своей голове, не оказывал да и оказать не мог, был на всякий случай повешен. Но перед этим успел рассказать много интересного и о Елене, в том числе о зарезанном полюбовнике — хвастать подвигами что мнимыми, что реальными она любила не меньше его. Так и оказалась Елена в тюрьме, но до разбора её дела так и не дошло, а с революционными беспорядками стало и не до того…

— Одного не пойму, зачем они даже между собой-то меня за настоящую Анастасию держать будут? За запертыми дверями-то можно и не притворяться.

— Дура совсем? А караул что, не слушает? Какое слово подозрительное — и всё, за химок и на допрос. А коли не настоящая — церемониться не будут. С тобой точно, и с ними тоже куда меньше. Да и тебе меньше хлопот, только одну роль играть для всех сразу, а то ведь хоть где-то, да спутаешь Анастасию с Ефросиньей…

Елена кивает. И правда, что ей за дело, какой там Ефросиньей расписал её Франц царской семейке, ей бы запомнить, что там эта Анастасия любила и в какой там день тезоименитство у ейной бабушки…

Рясков вздыхает. Ненормальная же девка, не отчудила бы чего такого, что потом всем не расхлебаться… Однако у другой, которую сперва хотели взять, проблема образовалась в области живота, и решать эту проблему сейчас совершенно некогда… Зато в любой бред верит, даже вот в то, что он всамделишный немецкий военнопленный, выдающий себя за русского, даром что немец с него — как с неё монашенка… Кривое зеркало усмехается, поправляя рыжеватую прядь. Что ж, кривое зеркало, по крайней мере, готово отражать то, что ему прикажут. И при этом достаточно боится вызвать неудовольствие. По крайней мере, пока…

Кривое зеркало причудливо, и живёт порой своей жизнью… Может, и нет бога, думал Кожевников, протискиваясь вслед за своей подопечной всё через ту же дыру в заборе, но нечистый-то должен существовать. Только ему и может быть впору шутить такие шутки. Выражение «из грязи в князи» тут, наверное, хотя бы отчасти всем подходит — не совсем, то есть, из грязи, всё же неграмотную, тасканную жизнью девку за великую княжну и не выдашь, грязь тут иного рода — однако «княжне Вере» по-особенному.