Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [69]
(Trediakovskij 1989, 432, 434)
За молитвенной патетикой вставало политическое учение о божественном происхождении монархической власти. Именно так первые стихи 143‐го псалма толковались и у Лютера, и у Боссюэ: «Dieu inspire l’obéissance aux peuples. <…> Dieu qui tient en bride les flots de la mer, est le seul qui peut aussi tenir sous le joug l’humeur indocile des peuples» ([Господь внушает повиновение народам <…> Один Господь, обуздавший морские валы, может совладать с непокорным нравом народов] – Bossuet 1967, 272). Сумароков, отступая от прямого смысла псалма, тоже толковал «воды» как метафору политического возмущения:
(Trediakovskij 1989, 433–434)
В эпоху мятежей и переворотов вопрос о власти и покорности занимал не последнее место в русском политическом богословии. В ходе коронации Елизаветы читались слова апостола Павла: «Всяка душа властем предержащим да повинуется, несть бо власть, аще не от Бога, сущияже власти от Бога учинены суть; тем же противляяйся власти, Божию повелению противляется» (Рим 13:1–2; Обстоятельное описание 1744, 55). Перепечатанный в «Обстоятельном описании…» манифест от 1 января 1742 г. провозглашал:
<…> учит нас несумнительное слово Божие: яко владеет Вышний царством человеческим, и емуже аще хощет, дает е; и от него единаго токмо вышняго Царя славы земнии монархии предержащую, и крайне верьховную власть свою имеют (Там же, 2).
Как видно, темы 143‐го псалма непосредственно соотносились с панегирической топикой елизаветинского восшествия. В псалме прославляются победы Давида, предшествовавшие его воцарению; Елизавета также восторжествовала над внутренними врагами, «немцами», и внешними – шведами. Во время коронации Амвросий Юшкевич восклицал:
Прежде врагов победила еси, веру православную и любимое отечество из рук чюжих освободила, нежели на сей Всероссийской престол вступить изволила (Там же, 65).
Сравним в ломоносовской «оде парафрастической»:
(Ломоносов, VIII, 111, 114–115)
Общая для большинства псалмов речевая ситуация молитвенного общения монарха с богом обретала в «Трех одах парафрастических…» очертания основополагающего политического обряда. В разговоре царя с богом разыгрывалась центральная для русского политического богословия идея династического завета.
Согласно выводам Е. А. Погосян, восшествие Елизаветы понималось как осуществление этого завета; «имя Елизавета, как указывалось в календарях, означало „Божья клятва, присяга“» (Погосян 2005, 16–18). Ломоносов писал в 1757 г.: «О твердь небесного завета, / Великая Елисавета» (Ломоносов, VIII, 633). Божий завет с Израилем, имевший отчетливое политико-милитаристское измерение («…и наследит семя твое грады супостатов» – Быт. 22:17), был одним из лейтмотивов библейских песен, переложенных Тредиаковским и вошедших в «Сочинения и переводы…». Процитируем «Парафразис песни Богородичны»:
(Тредиаковский 2009, 220)
Вознесение к земной власти – в соответствии со смыслом коронационного обряда – прославляется здесь в качестве священного таинства. Сравним в «Парафразисе песни Анны»:
(Тредиаковский 2009, 207)
В песне Богородицы, приуроченной в Евангелии к посещению ею св. Елизаветы (Лк. 1:46–55), сосредоточивались основные мотивы политического почитания Елизаветы Петровны. Параллель между русской императрицей и Богородицей составляла один из важнейших лейтмотивов коронационных торжеств (см.: Сморжевских-Смирнова 2008). Св. Елизавета, мать Иоанна Предтечи, была небесной покровительницей императрицы, так что ее почитание тоже стало частью монархического культа (см.: Живов, Успенский 1996, 256–257; Marker 2007, 215–216). Во время торжественной встречи императрицы в Москве Амвросий цитировал стихи этой евангельской песни после того, как призывал на Елизавету Петровну благословение Богородицы и Иоанна Предтечи «вместе со своими родительми Захариею и святою праведно Елисаветою» (Обстоятельное описание 1744, 20).
Тема завета вместе с сопутствующим ей псалмодическим языком прочно вошла в арсенал панегирической поэзии. Ломоносов в 1754 г. заканчивал оду на рождение Павла Петровича такой молитвой:
Научная дискуссия о русском реализме, скомпрометированная советским литературоведением, прервалась в постсоветскую эпоху. В результате модернизация научного языка и адаптация новых академических трендов не затронули историю русской литературы XIX века. Авторы сборника, составленного по следам трех международных конференций, пытаются ответить на вопросы: как можно изучать реализм сегодня? Чем русские жанровые модели отличались от западноевропейских? Как наука и политэкономия влияли на прозу русских классиков? Почему, при всей радикальности взглядов на «женский вопрос», роль женщин-писательниц в развитии русского реализма оставалась весьма ограниченной? Возобновляя дискуссию о русском реализме как важнейшей «моделирующей системе» определенного этапа модерности, авторы рассматривают его сквозь призму социального воображаемого, экономики, эпистемологии XIX века и теории мимесиса, тем самым предлагая читателю широкий диапазон современных научных подходов к проблеме.
Боевая работа советских подводников в годы Второй мировой войны до сих пор остается одной из самых спорных и мифологизированных страниц отечественной истории. Если прежде, при советской власти, подводных асов Красного флота превозносили до небес, приписывая им невероятные подвиги и огромный урон, нанесенный противнику, то в последние два десятилетия парадные советские мифы сменились грязными антисоветскими, причем подводников ославили едва ли не больше всех: дескать, никаких подвигов они не совершали, практически всю войну простояли на базах, а на охоту вышли лишь в последние месяцы боевых действий, предпочитая топить корабли с беженцами… Данная книга не имеет ничего общего с идеологическими дрязгами и дешевой пропагандой.
Автор монографии — член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РСФСР. В книге рассказывается о главных событиях и фактах японской истории второй половины XVI века, имевших значение переломных для этой страны. Автор прослеживает основные этапы жизни и деятельности правителя и выдающегося полководца средневековой Японии Тоётоми Хидэёси, анализирует сложный и противоречивый характер этой незаурядной личности, его взаимоотношения с окружающими, причины его побед и поражений. Книга повествует о феодальных войнах и народных движениях, рисует политические портреты крупнейших исторических личностей той эпохи, описывает нравы и обычаи японцев того времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В настоящей книге чешский историк Йосеф Мацек обращается к одной из наиболее героических страниц истории чешского народа — к периоду гуситского революционного движения., В течение пятнадцати лет чешский народ — крестьяне, городская беднота, массы ремесленников, к которым примкнула часть рыцарства, громил армии крестоносцев, собравшихся с различных концов Европы, чтобы подавить вспыхнувшее в Чехии революционное движение. Мужественная борьба чешского народа в XV веке всколыхнула всю Европу, вызвала отклики в различных концах ее, потребовала предельного напряжения сил европейской реакции, которой так и не удалось покорить чехов силой оружия. Этим периодом своей истории чешский народ гордится по праву.
Имя автора «Рассказы о старых книгах» давно знакомо книговедам и книголюбам страны. У многих библиофилов хранятся в альбомах и папках многочисленные вырезки статей из журналов и газет, в которых А. И. Анушкин рассказывал о редких изданиях, о неожиданных находках в течение своего многолетнего путешествия по просторам страны Библиофилии. А у немногих счастливцев стоит на книжной полке рядом с работами Шилова, Мартынова, Беркова, Смирнова-Сокольского, Уткова, Осетрова, Ласунского и небольшая книжечка Анушкина, выпущенная впервые шесть лет тому назад симферопольским издательством «Таврия».
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.