Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [67]

Трубецкой, которому стихи Кантемира вменяли особое благочестие, не случайно заинтересовался «Тремя одами парафрастическими…». При этом личное участие генерал-прокурора помещало их во вполне определенный издательский контекст. В начале 1740‐х гг., когда пост президента Академии был вакантен, Трубецкому выпала роль посредника между двором и Академией с ее типографией. Придворный интерес к печатной продукции подогревался в эти годы политическими обстоятельствами первых лет елизаветинского царствования. Захватив престол в ноябре 1741 г., Елизавета выписала из Германии племянника, провозгласила его своим наследником под именем Петра Феодоровича, весной 1742 г. венчалась на царство, а в 1743 г. подписала Абоский мир, закрепивший ее победу в недолгой войне со Швецией. Торжества в честь новой императрицы и прибытие несовершеннолетнего наследника возобновляли потребность придворного общества в панегирических и нравоучительных сочинениях.

В феврале 1744 г., вскоре после выхода «Трех од парафрастических…», Тредиаковский извещал Трубецкого «о благоволении его императорского высочества, чтоб напечатать сию книшку» – переведенный им и посвященный Петру сборник И. Э. Ниремберга «Речи краткия и сильныя состоящия в рассуждениях благоразумных…» (МИАН VII, 26–27). Эта книга так и не увидела свет: академическая типография была поглощена иным заданием – осуществлявшейся под руководством Трубецкого публикацией парадного «Обстоятельного описания… священнейшаго коронования… Елисавет Петровны…», затянувшейся – вопреки дате на титульном листе – до середины 1745 г. На фоне этого масштабного издательского предприятия и стоявшей за ним панегирической программы нужно рассматривать, среди прочего, и отданное в ноябре 1743 г. (незадолго до подачи в печать «Трех од парафрастических…») распоряжение генерал-прокурора о печатании оды Сумарокова на день восшествия императрицы (см.: МИАН 5, 964). «Три оды парафрастические…» вписывались в переплетавшиеся ряды политической словесности – светской и духовной, моралистической и панегирической, – оживленные с началом нового царствования.

Узловое место в придворной книжности принадлежало роскошно изданному «Обстоятельному описанию…», увековечивавшему в книжной форме обряд венчания Елизаветы на царство и сосредоточенное в нем сакральное понимание монархии. Как показывает Б. А. Успенский, и в русской, и в западноевропейской традиции «христианский монарх может восприниматься <…> как новый Давид, причем образ Давида приобретает особую актуальность при помазании на царство» (Успенский 2000, 36). В ходе коронации Елизаветы произносилась следующая молитва:

Господи Боже наш царю царствующих и Господи господствующих, иже чрез Самуила пророка избравый раба Твоего Давида, и помазавый его во Царя над людом твоим Израилем <…> Елисавет Петровну, Юже благоволил еси поставити Императрицу над языком Твоим <…> помазати удостой елеом радования <…> (Обстоятельное описание 1744, 57).

Переложенный тремя поэтами 143‐й псалом подходил на роль библейского прообраза этой молитвы, основывавшей власть монарха на общении с богом. Вот как говорит Давид в «оде парафрастической» Тредиаковского:

Повинуя род людей,

Дал он крайно мне владети,

Дал правительство имети,

Чтоб народ прославить сей. <…>

Боже! воспою песнь нову,

Ввек тебе благодаря,

Арфу се держу готову,

Звон внуши и глас царя <…>

(Trediakovskij 1989, 437, 440)

В стоявшей за псалмами фигуре Давида священный авторитет пророка сливался с политической харизмой монарха. В переиздании Елизаветинской Библии Псалтырь предварялась гравюрой, которая изображала Давида в царском венце, по вдохновению свыше предписывающим законы своему народу, и включала слова псалма: «Безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси» (Пс. 50:8; Библия 1757, стб. 921–922). Псалтырь, наряду с другими библейскими книгами, была естественным источником священной легитимации единовластия. Трактат Боссюэ – выстроенная на библейских цитатах апология неограниченной монархии – венчался словами: «<…> je ne puis mieux finir cet ouvrage, qu’en mettant entre les mains des rois pieux ces beaux psaumes de David» ([Нет ничего превосходнее для окончания сего труда, как вложить в руки благочестивым владетелям прекрасные псалмы Давидовы] – Bossuet 1967, 450).

Параллель между царством Давида и христианской монархией составляла важнейший подтекст новоевропейских поэтических переложений псалмов (см., напр.: Ahmed 2005, 55–57). Герцог Антон Ульрих Брауншвейг-Вольфенбюттельский, собеседник Петра I, прадед Петра II и прапрадед свергнутого Елизаветой Иоанна VI, в юности выпустил сборник своих духовных стихотворений под заглавием «Давидова арфа христианского владетеля» («Christfürstliches Davids-Harpfen-Spiel», 1667; см.: Anton Ulrich 1969). Очередной перевод Псалтыри немецкими стихами, вышедший за три года до «Трех од парафрастических…», предварялся посвящением Фридриху Прусскому; благочестивое почитание ветхозаветного пророка сплавлялось в этом посвящении с верноподданническим преклонением перед властвующим королем: «Wer Jessens Sohn geprüft, der muß dich zu ihm zählen» ([Кто испытал Иессеева сына, должен сравнить тебя с ним] – Spreng 1741, без паг.). В посвящении к «Псалтыри рифмотворной» (1680) Симеона Полоцкого, по легенде внушившей Ломоносову охоту к стихотворству, с Давидом сопоставлялся царь Федор: