При дворе герцогов Бургундских. История, политика, культура XV века - [143]

. Однако не всегда Шатлен называет своих информаторов. Иногда он апеллирует к неким мудрым людям, некоторым придворным, т. е. предпочитает не называть имен конкретных свидетелей, но дает понять читателю, что приводимая им информация сообщена достойными доверия людьми. В то же время опора на этих «мудрых людей» позволяет автору хроники продемонстрировать, что высказываемые им мысли не являются только его личным суждением, но подкреплены мнением определенных придворных, которые вызывают у Шатлена не только доверие, но и уважение.

Наиболее показательным, на наш взгляд, примером подобной апелляции к «мудрым людям» является обоснование Шатленом своей позиции по поводу отношений между герцогом Бургундским и королем Франции и даже оценки самой королевской власти. Г. Смолл в своем исследовании заметил, что в тексте хроники Шатлена практически отсутствуют упоминания тех предков или героев, к которым апеллировали герцоги Бургундские, дабы обосновать независимость от Французского королевства и особую историческую судьбу своих подданных[1550]. Иными словами, официальный историк был далек от выстраиваний легендарных генеалогий герцогов, которые бы шли в русле политических установок Бургундской династии на разрыв с королевством. Напротив, Шатлен постоянно подчеркивает связь герцогов с Французским королевским домом[1551]. В хронике есть ряд моментов, которые красноречиво свидетельствуют о приверженности Шатлена франко-бургундскому союзу и о том, что это мнение хрониста соответствовало воззрениям значительной части придворного общества. Одним из них является эпизод с прибытием послов короля Франции ко двору герцога Карла Смелого в Сент-Омере. В ответ на речь королевских посланников Карл заявил: «У нас, португальцев, есть традиция: когда те, кого мы считаем своими друзьями, становятся друзьями наших врагов, мы посылаем их к ста тысячам чертей»[1552]. Безусловно, все присутствовавшие догадались, что речь шла о Людовике XI, ведь именно французский король оказал поддержку графу Уорику, который выступил против союзника герцога Бургундского – английского короля Эдуарда IV Йорка. Шатлен, отношение которого к Карлу Смелому весьма противоречиво[1553], отметил, что герцог «нанес самому себе большое оскорбление такими словами, принимая во внимание то, что он был подданным короля и носил герб с лилиями…»[1554]. Несмотря на то, что хронист признаёт наличие португальских корней, для него более важно то, что Карл Смелый произошел из Французского королевского дома. Шатлен, как он сам отмечает, не был одинок в осуждении неуважительного отношения к королю. Его мнение разделяли наиболее мудрые люди, которые много видели, как характеризует их хронист[1555].

Этот эпизод из придворной жизни еще раз свидетельствует, что не только Шатлен, но и значительная часть бургундской элиты была настроена скептически по отношению к политике нового герцога, направленной на окончательный разрыв с королевством. Для них, как и для официального историка, франко-бургундский альянс выглядит естественным, тогда как сближение с Англией противоречит природе. Эта часть придворных и бургундской аристократии не могла восторженно встретить оскорбление, нанесенное герцогом своему сюзерену, королю Франции. Более того, многие из них имели значительные земельные владения на территории королевства и осознавали себя арьер-вассалами короля, поэтому нередко переходили к нему на службу, что воспринималось как вполне обыденное явление. Однако Карл Смелый, в отличие от Филиппа Доброго, который не препятствовал своим вассалам участвовать в военных походах Карла VII, пытался пресечь подобную практику. И Филипп де Коммин, перешедший на службу к Людовику XI, и коннетабль де Сен-Поль, пытавшийся лавировать между королем и герцогом[1556], и многие другие перебежчики были объявлены им предателями. После гибели герцога в 1477 г. значительная часть бургундского дворянства перейдет на сторону короля. Это в некоторой степени подтверждает, что они рассматривали владения герцога Бургундского как часть Французского королевства, а короля как своего верховного сеньора[1557].

Подданные Бургундского дома не забывали, что герцоги являются вассалами короля Франции. Да и сами герцоги, несмотря на фактическую независимость своих владений, осознавали вассальную связь с королем – после восшествия на престол Людовика XI Филипп Добрый принес ему оммаж. Впрочем, это не мешало им искать способы заполучить королевский титул. В конечном итоге Карл Смелый провозгласил суверенитет над подвластными ему землями, изъяв свои французские фьефы из-под юрисдикции Парижского Парламента, однако желаемый титул ему получить не удалось – коронация в Трире была сорвана[1558]. В связи с этой проблемой приведем еще один весьма знаменательный эпизод из хроники Шатлена. После свержения Генриха VI его супруга Маргарита Анжуйская с сыном были вынуждены бежать из Англии. На короткое время они были приняты Филиппом Добрым в бургундских землях. Во время их пребывания при дворе случился казус, который подробно описывает Шатлен. Перед трапезой граф де Шароле (будущий герцог Карл Смелый) отказывается использовать для умывания ту же чашу, что и Маргарита Анжуйская, из уважения к ее королевскому достоинству