Прежде чем ты уснёшь - [74]

— Когда мама позвонит, я ей скажу, что ты мне разрешила не спать и посмотреть фильм, — говорит Сандер.

— Хорошо.

— Мне нравится смотреть взрослые фильмы.

— Когда я была маленькой, мне тоже так казалось, — говорю я. — И папа — твой дедушка — разрешал мне смотреть такие фильмы, которые маленьким смотреть еще рано. Непонятные фильмы о непонятных вещах.

Я смотрю на Сандера. Сандер — на меня. Мы улыбаемся.

Услышав какой-то шум, мы одновременно оборачиваемся. В дверях стоит папа. Он вопросительно смотрит на нас. Сандер натягивает через голову пижамную куртку.

Папа говорит:

— Вы знаете, что у вас в гостиной кошка сидит?

— Знаем, — говорю я.

— А что она там делает?

— Эта кошка заблудилась, — объясняет Сандер. — Завтра мы развесим везде объявления, и, может быть, за ней придет хозяин. А если не придет, мы позвоним в полицию. По-моему, очень даже правильно звонить в полицию ради кошки, а не только из-за убийства или чего-нибудь такого.

— Она меня увидела и зашипела, — говорит папа.

— Не обращай внимания, — отвечаю я. — Просто она не знает, что, когда шипишь, все думают, что ты злишься. Это немного странная кошка.

— Ага, вот, значит, как.

Папа стоит, глядя на нас. Сандер в белой с синим хлопчатобумажной пижаме. И я с белым полотенцем в руках.

— Никогда не думал, что увижу тебя в такой роли, — говорит он, кивая.

Я кладу полотенце на край ванны.

— Да?

— Мы зарыли в землю сокровища! — вспоминает Сандер.

— Где? — спрашивает папа.

— В парке.

Папа кивает. Мы идем в гостиную. Кошка улеглась на кровати. Она почти уснула. Ей уже надоело фыркать, как только мы появляемся в поле ее зрения. Она лишь тихонько шипит, потом зевает.

— Как ее зовут? — интересуется папа.

— Кошка, — говорит Сандер. — Мы зовем ее просто Кошкой.

— Понятно. А как насчет того, чтобы попросить Кошку переместиться в другое место, чтобы на диване можно было сесть?

Я приношу блюдо с попкорном. Даю Сандеру бутылку лимонада. Папе достается пиво. Себе я наливаю стакан вина. Мы включаем телевизор. Скоро начнется фильм. Мы садимся рядышком на диване.

— Это старый фильм, — говорю я Сандеру. — Его снял Альфред Хичкок. А Хичкок делал довольно страшные фильмы. Хотя «Окно на задний двор» — не очень страшный, разве что чуть-чуть.

Папа говорит:

— Когда-то я мечтал о том, чтобы просто так сидеть у окна круглые сутки и смотреть на людей — как Джимми Стюарт. А теперь мне только это и остается.

— А я когда-то мечтала одеваться в платья Грейс Келли, — отвечаю я, улыбаясь.

— Тебе бы все шутить, — говорит папа. — А у меня теперь и работы нет, и Ингеборг от меня ушла.

Помолчав, он продолжает:

— Думаешь, я не знал о том, что в нашем издательстве всем было наплевать, пришел я на работу или нет? Никто даже не знал, что за книги я выпускаю, а начальство только и ждало, когда я уйду на пенсию, потому что им приходилось мне платить, и это было совершенно некстати. Все это я, конечно, знал. Но к своей работе надо относиться серьезно. Даже если, кроме тебя, к ней никто больше так не относится. Каждый должен выполнять свои обязанности изо дня в день, кроме воскресенья, по выходным можно отдыхать. А когда все пройдет и останется в прошлом, единственное, чем ты по праву сможешь гордиться, — это то, что ты сделал все, от тебя зависящее, и честно выполнил свой долг.

Мы с Сандером сидим молча. Едим попкорн.

Сандер спрашивает:

— Хочешь посмотреть мои футбольные стикерсы?

— Не сейчас, — говорит папа. — Сейчас начнется фильм.

— Только самого любимого стикерса у меня теперь нет, — шепчет Сандер. — Мы его в парке закопали. Там был Деннис Бергкамп.

— Понятно.

Папа, Сандер и я смотрим кино. Несколько раз папа поглядывает на часы. Иногда он смотрит на меня, пытаясь перехватить мой взгляд. Я объясняю Сандеру, что происходит на экране, — конечно, выборочно, не все подряд.

Я вспоминаю фотографию Рикарда Блума и думаю: он действительно чем-то похож на Джеймса Стюарта. Сандер кладет голову мне на плечо. Время от времени глаза у него закрываются, но внезапно он вздрагивает и снова смотрит на экран. Его теплое обмякшее тельце прижимается ко мне. Пижама у него мягкая, от тонких волос слегка пахнет мылом.

* * *

Вечером накануне отъезда в Италию Сандер позволил Жюли спеть ему на ночь колыбельную. Хотя, вообще-то, он ей этого не разрешал. За день до того, как ему исполнилось семь с половиной лет, он сказал: «Не хочу больше, чтобы ты мне пела».

Жюли еще пару раз пыталась спеть ему колыбельную, но Сандер говорил: «Ты что, забыла новые правила? Больше мне петь не надо».

Но накануне отъезда в Италию он разрешил ей это, и Жюли сделала так, как делала, пока Сандер был маленький — совсем маленький. Она спела ему все четыре колыбельные, которые знала наизусть, а потом прочитала вечернюю молитву — ту, что читала своим детям бабушка, а нам — наша мама.

Я представляю, как Жюли легла рядом с ним в кровать, близко-близко, и он не оттолкнул ее. Она смотрела на Сандера, смотрела, ни на мгновение не отрываясь. Она не видела, как Александр вошел в спальню, не видела, как он неподвижно замер у стены. Она его не видела, но поняла, что он здесь, услышала, как он что-то прошептал. Что он сказал, Жюли не расслышала, но в этих словах ничего страшного не было. Бояться было нечего, потому что стены молчали. В тот момент все было так, как должно быть. Все было хорошо. Жюли закрыла глаза и почувствовала, что эти два человека находятся рядом.