Преступники-сыщики - [80]

Я уж было думал – все, ему конец. Голова у него была такой тяжелой, да и ударился он ею так сильно, что колбаса внутри наверняка разлетелась во все стороны – словом, я решил, что он скончался на месте. Но нет, с моей помощью Чопс пришел в себя, уселся на полу и заявил, да так, что мудрость-таки прямо брызнула у него из глаз, как никогда раньше:

– Магсмен! Главное отличие между двумя жизненными состояниями, через которые довелось пройти твоему несчастному другу, – он протянул мне свою маленькую ручку, и на усы (которые, следует отдать ему должное, он очень старался отрастить, но не все подвластно смертным) закапали горючие слезы, – заключается вот в чем. До того как войти в общество, я получал деньги за то, что выставлял себя напоказ, пусть и небольшие. А вот после того, как я вошел в него, платить пришлось уже мне, причем куда больше. Знаешь, я предпочитаю первое, даже если бы меня не вынудили к этому обстоятельства. Так что завтра объяви мой выход по-старому, в рупор да с трубой.

После этого все опять пошло по-прежнему, и так легко, как по маслу. Но шарманку я все-таки больше ему не давал, да и о его богатстве старался при чужих лишний раз не вспоминать. А он становился мудрее день ото дня; его взгляды на общество и публику проливали свет, озадачивали и ужасали; голова же Чопса буквально пухла от мудрости.

Девять недель все шло прекрасно, и зрители на него валили валом. Однако по окончании этого срока, когда на его голову и взглянуть-то было страшно, как-то вечером, после того как мы выпроводили последних посетителей и закрыли за ними дверь, он вдруг изъявил желание послушать музыку.

– Мистер Чопс, – сказал я ему (а я никогда не забывал добавлять к его имени слово «мистер»; пусть другие называют его как хотят, но только не я), – мистер Чопс, вы и впрямь уверены, что состояние тела и души позволит вам крутить шарманку?

И вот что он мне ответил:

– Тоби, когда я в следующий раз встречусь с этой неверной особой, то прощу и ее, и индейца. Что до твоего вопроса, то да, я уверен.

Со страхом и содроганием я принялся вращать рукоятку; но он сидел неподвижно, будто статуя. Клянусь, и на смертном одре мне будет казаться, что голова его прямо на глазах стала увеличиваться в размерах; уже по одному этому можно судить, сколь велики были его мысли. Он благополучно пересидел все эти трансформации, а потом сдался.

– Тоби, – сказал он мне с ласковой улыбкой, – сейчас маленький человечек три раза обойдет вокруг кибитки, после чего скроется за занавесом.

Когда мы заглянули к нему поутру, то обнаружили, что он удалился в куда лучшее общество, чем мое или то, что окружало его на Пэлл-Мэлл. Я устроил мистеру Чопсу самые пышные похороны, какие только мог себе позволить, и сам первым шел за гробом, а афишу с Георгом Четвертым велел нести впереди процессии, словно транспарант. Но после этого Дом стал мне казаться таким унылым и мрачным, что я почел за благо съехать и вновь вернулся в свой фургон на колесах.

* * *

– Я ничуть не злорадствую, – заявил Джарбер, сворачивая второй манускрипт и в упор глядя на Троттла. – Не злорадствую оттого, что взял верх над этим достойным господином. Я всего лишь спрашиваю его – удовлетворен ли он теперь?

– А разве может быть иначе? – отозвалась я вместо Троттла, который предпочел хранить упорное молчание. – На сей раз, Джарбер, вы не просто рассказали нам занимательную историю, но и ответили на вопрос о Доме. Разумеется, теперь он вынужден пустовать. Кому придет в голову мысль о том, чтобы снять его, после того как он превратился в бродячий цирк? – С этими словами я посмотрела на Троттла, а Джарбер снисходительно махнул рукой в ту же сторону.

– Предоставим слово сему достойнейшему мужу, – изрек Джарбер. – Вы что-то хотели сказать, любезный?

– Я хотел задать всего один вопрос, сэр, – упрямо заявил Троттл. – Не соблаговолите ли вы уточнить для меня пару дат в своем рассказе?

– Дат! – повторил Джарбер. – А какое отношение имеют к этому даты, скажите на милость?

– При всем уважении, я желал бы знать, – стоял на своем Троттл, – был ли этот господин по имени Магсмен последним жильцом Дома. По моему мнению – прошу извинить меня за то, что высказываю его, – совершенно определенно, он им не являлся.

С этими словами Троттл отвесил низкий поклон и тихо удалился из комнаты.

Не стану отрицать, что Джарбер, когда мы остались с ним вдвоем, выглядел ужасно расстроенным. Он явно забыл разузнать насчет дат; и, несмотря на все свои громогласные уверения в том, что совершил целую серию поразительных открытий, было очевидно, что эти два рассказа, которые он только что прочел, истощили его запас. Что до меня, то в знак благодарности я сочла себя обязанной помочь Джарберу выпутаться из неловкого положения и потому предложила ему вновь заглянуть к нам на чай – вечером в следующий понедельник, тринадцатого числа, а за оставшееся время навести кое-какие справки, дабы с полным на то правом опровергнуть возражение Троттла. Он галантно поцеловал мне руку, ответил изысканной речью в знак согласия и откланялся.

Весь остаток недели я старалась не внушать напрасные надежды Троттлу, поэтому не позволяла ему даже думать о Доме. Я подозревала, что он наводит собственные справки насчет дат, но ни о чем его не расспрашивала.