Преступник и преступление на страницах художественной литературы - [44]
Пожалуй, ни в отечественной, ни в мировой литературе нет произведения, которое бы более ярко и драматично иллюстрировало этот состав, чем «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицына, повествующий о периоде политических репрессий.
«Если бы чеховским интеллигентам, все гадавшим, что будет с Россией через двадцать — тридцать — сорок лет, ответил бы, что через сорок лет на Руси будет пыточное следствие, будут сжимать череп железным кольцом, опускать человека в ванну с кислотами, голого и привязанного пытать муравьями, клопами, загонять раскаленный на примусе шомпол в анальное отверстие («секретное тавро»), медленно раздавливать сапогом половые части, а в виде самого легкого — пытать по неделе бессонницей, жаждой и избивать в кровавое мясо, — ни одна чеховская пьеса не дошла бы до конца, все герои пошли бы в сумасшедший дом». Увы, как сказал бы А. Твардовский, «тут ни убавить, ни прибавить — так это было на земле». Вот лишь несколько эпизодов из «Архипелага».
В 1952 <…> Анне Скрипниковой, уже в ее пятую посадку, начальник следственного отдела орджоникидзевского МГБ <…> говорит: «Тюремный врач дает нам сводки, что у тебя давление 240/120. Этого мало, сволочь (ей шестой десяток лет), мы доведем тебя до трехсот сорока, чтобы ты сдохла, гадина, без всяких синяков, без побоев, без переломов. Нам только спать тебе не давать!» И если Скрипникова после ночи допроса закрывала днем глаза, врывался надзиратель и орал: «Открой глаза, а то стащу за ноги с койки, прикручу к стенке стоймя!
Сам А.И. Солженицын подразделял все незаконные методы дознания и следствия того периода на психические и физические. Среди психических можем, в частности, выделить следующие.
<…> 3. Грубая брань. Нехитрый прием, но на людей воспитанных, изнеженных, тонкого устройства может действовать отлично. Мне известны два случая со священниками, когда они уступали простой брани. У одного из них (Бутырки, 1944) следствие вела женщина. Сперва он в камере нахвалиться не мог, какая она вежливая. Но однажды пришел удрученный и долго не соглашался повторить, как изощренно она стала загибать., заложив колено за колено.
4. Удар психологическим контрастом. Внезапные переходы: целый допрос или часть его быть крайне любезным, называть по имени-отчеству, обещать все блага. Потом вдруг размахнуться пресс-папье: «У, гадина! Девять грамм в затылок!» — и, вытянув руки, как для того, чтобы вцепиться в волосы, будто ногти еще иголками кончаются, надвигаться (против женщин прием этот очень хорош).
5. Унижение предварительное. В знаменитых подвалах ростовского ГПУ <… > под толстыми стеклами уличного тротуара <…> заключенных клали на несколько часов ничком в общем коридоре на пол с запретом приподнимать голову, издавать звуки <…> Александра О-ва не давала на Лубянке нужных показаний. Ее перевели в Лефортово. Там надзирательница велела ей раздеться, якобы для процедуры, унесла одежду, а ее в боксе заперла голой. Тут пришли надзиратели мужчины, стали заглядывать в глазок, смеяться и обсуждать ее стати <…> А цель одна: создать подавленное состояние.
<…>7. Запугивание. Самый применяемый и самый разнообразный метод…[203]
Методы физические настолько изощренны и жестоки, что заставляют нас хотя бы вкратце их перечислить.
<…> 10. Звуковой способ. Посадить подследственного метров за шесть, за восемь и заставлять все громко говорить и повторять. Уже измотанному человеку это нелегко. Или сделать два рупора из картона и вместе с пришедшим товарищем следователем, подступя к арестанту вплотную, кричать ему в оба уха: «Сознавайся, гад!» Арестант оглушается, иногда теряет слух <…>
11. Щекотка <…> Привязывают или придавливают руки и ноги и щекочут в носу птичьим пером. Арестант взвивается, у него ощущение, будто сверлят в мозг.
12. Гасить папиросу о кожу подследственного <…>
16. <…> Елену Струтинскую в Новочеркасском НКВД посадили на шесть суток в коридоре на табуретку — так, чтоб она ни к чему не прислонялась, не спала, не падала и не вставала <…>
<…> 18. Заставить подследственного стоять на коленях <…> и чтоб не присаживался на пятки, а спину ровно держал. В кабинете следователя или в коридоре можно заставить так стоять 12 часов, и 24, и 48… (Здесь же А.И. Солженицын сообщает об одном следователе-«новаторе», который, поставив подследственного на колени, помочился ему в лицо, чем и добился нужных показаний. — Л.К.).
21. Бессоницей <…> Бессонница (да еще соединенная с выстойкой, жаждой, ярким светом, страхом и неизвестностью — что твои пытки?!) мутит разум, подрывает волю, человек перестает быть своим «я». <…> Человек действует наполовину бессознательно или вовсе бессознательно, так что за его показания на него уже нельзя обижаться <…> Иногда для утонченности не ставили, а сажали на мягкий диван, особенно располагающий ко сну (дежурный надзиратель сидел рядом на том же диване и пинал при каждом зажмуре). Вот как описывает пострадавший (еще перед тем отсидевший сутки в клопяном боксе) свои ощущения после этой пытки: «Озноб от большой потери крови. Пересохли оболочки глаз, будто кто-то перед самыми глазами держит раскаленное железо. Язык распух от жажды и как еж колет при малейшем шевелении. Глотательные спазмы режут горло».
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».