Прерванное молчание - [40]

— Джон? — Протянула она, глядя на Эрика. Потом посмотрела на меня. — Папа, вы знакомы?

— Папа? — Повторил Эрик. — Папа?

— Элис? — Обратился я к дочери, заметив, что между ней и Эриком сейчас от напряжения появятся искры. — В чем дело?

Еще некоторое время мы молчали, потом Эрик сделал пару глубоких вдохов.

— Миллер! — Сказал он так, как будто только что открыл закон всемирного тяготения. — Миллер! Черт! — он смотрел на меня, качая головой. — Как всё повернулось!

— Да в чем дело? — Снова вступила моя дочь.

— Папа, — Теперь как будто спокойнее констатировал Эрик, снова посмотрел на меня и горько усмехнулся. — Да, такого я не ожидал, — он словно говорил сам с собой. — Ну и к черту! Я ухожу!

Он слегка толкнул меня плечом, протискиваясь между мной и Элис к двери, и вышел. Дочь сорвалась с места и бросилась за ним, но по тому, как она растеряно застыла у выхода, крутя головой и вглядываясь в толпу, я понял, что Эрик уже скрылся и растворился в потоке людей.

— И что это было? — Обратился я к Элис, положив руку ей на плечо.

— Это был Джон, — оборачиваясь, сказала она. — Мой Джон, Джон Салливан. Вы что, знакомы?

— Давай-ка поедем домой, дорогая, — я пытался глубоко и спокойно дышать. — По дороге я, может быть, что-нибудь сумею понять.

— Пап! Да что происходит! — У нее по щекам текли слезы.

— Поехали-поехали, — как можно спокойнее сказал я. — Дома спокойно во всем разберемся.

Было еще светло, и мы ехали не спеша. Всю дорогу молчали. Каждый из нас, думаю, прокручивал в голове сотни версий случившегося. Элис периодически недоверчиво поглядывала на меня, утирая слезы, я же мог только качать головой, как китайский болванчик.

Эрик Стоун опять каким-то совершенно не понятным образом оказался в моей жизни. И теперь, кажется, он подошел слишком близко. В Нью-Йорке живет двенадцать миллионов человек, это не считая туристов и нелегалов, и надо же было случиться, что мы встретились в самом центре! И при чем тут был этот Джон, из-за которого третий день рыдала моя дочь!

Как только мы переступили порог дома, Элис бросила сумку на диван и встала в позу, требующую незамедлительных объяснений.

— Давай-ка заварю чай, — нерешительно предложил я, стараясь немного отложить момент истины.

— Пап, — настойчиво сказала она. — Объясни мне, что это было? Откуда ты знаешь Джона?

На наши голоса в гостиную вошла Элизабет. Она была еще слаба после операции, но восстановление проходило нормально, и она уже вполне свободно, хотя и медленно передвигалась по дому.

— Что у вас случилось? — Спросила жена, глядя на заплаканную Элис и мое озадаченное лицо.

— Дорогая, сделай нам чай, пожалуйста, — попросил я. — Думаю, нам предстоит трудный разговор, — я тяжело вздохнул, присаживаясь на диван.

— У вас все нормально?

— Да, мы справимся, — ответил я и снова вздохнул.

Разговор предстоял долгий и непростой, а слезы и дрожащие руки моей дочери значительно усложняли задачу.

— Так значит, — начал наконец я, потому что больше оттягивать было невозможно. — Ты говоришь, что Эрик… что этот парень и есть твой Джон Салливан?

— Угу, — быстро закивала Элис, ожидая продолжения.

Я старался подобрать слова и как-то логически выстроить цепочку повествования у себя в голове, но ничего не получалось.

— Так ты знаешь его, пап? — Торопила меня дочь. — Что за Эрик? О чем ты?

— Понимаешь ли, в чем дело, дорогая… — я говорил медленно, надеясь, что слова сложатся в рассказ по ходу того, как я буду произносить их. — Я, действительно, был раньше знаком с этим парнем, с Джоном, только…

— Извини, милый, — Элизабет прервала меня. — Тебя там срочно к телефону, — она указала на трубку в небольшом коридоре между кухней и второй гостиной зоной. — Какой-то Стоун. Сказал, что ты знаешь, — она пожала плечами и снова скрылась в кухне.

Я сорвался с места. Вечер — теперь уж точно — не сулил ничего хорошего.

— Да! — быстро произнес я, схватив трубку.

— Миллер, — голос Эрика звучал прерывисто и тяжело. — Фрэнк, ты… Ты сказал ей?

— Сказал что? — Я старался изо всех сил говорить спокойно и сдержано.

— Фрэнк, пожалуйста, прошу тебя, — могу поспорить, Стоун был готов заплакать в тот момент, если уже слезы не катились тихо из его глаз. — Не говори ничего ей. Не говори про меня Элис. Пожалуйста! Я не могу… Я не хочу, чтобы она знала. Понимаешь? — он говорил сбивчиво, быстро, путано. — Не рассказывай ей обо мне. Я уеду, и она больше про меня не услышит. И ты не услышишь. Никогда. Просто, прошу, не говори ей ничего. Фрэнк, я не хочу, чтобы она знала, кто я на самом деле. Пусть думает, что хочет. Но только не правду. Не говори ей, пожалуйста…

— Эрик! Эрик, ты в порядке? — Теперь я был почти уверен, что Стоун буквально рыдал у телефона. — Эрик, погоди, послушай, парень!

— Ты уже сказал ей? — Он не мог скрыть страха.

— Нет, не сказал. Успокойся…

— Фрэнк, пожалуйста, только не говори ей ничего! Пообещай, что не скажешь!

Я молчал.

— Пообещай, Фрэнк! Черт! Я умоляю тебя!

— Хорошо, Эрик, но…

— Спасибо, — перебил он. — Я просто не хочу, чтобы она знала, какой я.

— Эрик! Эрик! Погоди!

Он повесил трубку.

У парня ехала крыша. Ехала далеко и с билетом в один конец. Это было очевидно даже из короткого телефонного разговора. Я вспомнил все, что знал об Эрике Стоуне. Я вспомнил, каким видел его на наших встречах, вспомнил наш последний разговор в тюрьме, вспомнил, как он смотрел на меня, как я закурил вместе с ним. Потом я вспомнил все, что рассказывала мне дочь о Джоне Салливане, все мельчайшие детали. Я вспомнил, что ее беспокоило в их отношениях. И вдруг каким-то образом у меня сложилась картинка. Все части мозаики, которые раньше были хаотично разбросаны по столу, вдруг сами собой сложились в единое полотно. Я вдруг понял, что произошло, и как Эрик Стоун стал Джоном Салливаном. Я вспомнил, что слышал о его побеге и, как потом он просто исчез. Я вспомнил и снова отчетливо представил себе, каким извращенным было у этого парня восприятие мира, как в его голове все было вывернуто. И мою дочь угораздило вляпаться во все это глубже некуда! Я взглянул на Элис. Она все еще вопросительно смотрела на меня, требуя объяснений. Боже мой! Ведь она же любила этого парня! Любила так сильно, что описать невозможно! И что я теперь мог поделать с ее разбитым сердцем? Что я теперь мог поделать с этими двумя разбитыми сердцами, осколки одного из которых — я знал точно — были давно стерты в пыль.