Прекрасное и истина - [102]

«Разумно ль смерти мне страшиться? Только раз

Я ей взгляну в лицо, когда придет мой час.

И стоит ли жалеть, что я – кровавой слизи,

Костей и жил мешок – исчезну вдруг из глаз?»

(Пер. О. Румера)

Иначе говоря, здесь верх одержала физиология, чуть приукрашенная философией.

Совсем иным предстает перед нами тот же метафорический образ в творчестве выдающегося австрийского писателя-мыслителя прошлого века: «Ведь в конечном счете все мысли идут от суставов, мышц, желез, глаз, ушей и от смутных общих впечатлений кожаного мешка, куда все это помещено, от самого себя в целом»[380], – писал он. Таким образом, на этот раз на первый план вышла уже философия, по необходимости опирающаяся на физиологию. И т. д.

Сам Ален к «кожаному мешку» относился без особого почтения, но при этом, как представляется, с одной стороны, придавал ему излишне большое значение, практически отождествляя его с «человеческой формой» и чуть ли не ограничивая им то пространство, внутри которого только и протекает духовная деятельность индивида, а с другой – противоречивым образом подчиняя все его действия мыслям последнего.]

и нужно, чтобы этот кожаный мешок плясал, подчиняясь вашим мыслям. Поэт – это учитель танцев, а любое великое произведение искусства – это одновременно и стихотворение и мысль. Пока подобные произведения не будут читать во всех школах – и только их, мы будем себя чувствовать перед всеми родами серьезного и перед всеми видами красных мулов

[О красных мулах переводчику известно только то, что в какой-то степени похожая по масти порода – пойтевенский красно-серый мул – была выведена во Франции, в провинции Пойту. Эти животные отличаются силой, упорством, выносливостью, долголетием и привлекательным экстерьером. В то же время чисто красных мулов в природе (при этом следует также учитывать, что мул – это все-таки в некотором смысле ошибка природы и тупиковый путь в ее развитии), как известно, не существует. Возможно, здесь имеется в виду некий не известный (во всяком случае переводчику) «художественный факт». Поэтому остается предположить, что посредством данной метафоры Ален хотел подчеркнуть необходимость обретения каждым человеком способности воспринимать и понимать часто встречающееся в искусстве невозможное, но убедительное[381], а точнее – сложные, с первого взгляда непонятные – в силу своей многозначности, недостаточной известности и/или увязанности с текстом и контекстом – художественные образы, подобные тому, что предлагается самим философом. Кроме того, нужно иметь в виду, что комментируемая фраза завершает очередное эссе и поэтому, по установленной самим автором традиции, «в обязательном порядке» должна содержать в себе некую загадку, ключ к которой рядовому читателю (каковым является и переводчик) найти или очень трудно, или вообще невозможно. Что отнюдь не говорит о его (ключа) отсутствии.]

ничего не понимающими детьми.

О стиле

Из воспоминаний Толстого я узнал, что в двадцать лет он уже был осведомлен о двух вещах, которые важны для формирования ума, а именно – об использовании своего времени и о тетради для записей. Идеи придут тут же, говорит он.

[Иначе говоря, для этого нужно только найти время и быть готовым их записывать (хотя напрямую Л. Толстой об этом, пожалуй, не писал). Ален же изначально придерживался именно этой точки зрения: действие рождает мысль (см. вступительную статью).]

Писание мне кажется наиболее благоприятным из всех родов деятельности, для того чтобы упорядочивать наши безумные мысли и придавать им устойчивость. Устное слово подходит для этого гораздо меньше, а беседа вообще прямо противоположна вдумчивому рассмотрению проблемы. Беседу нужно было бы воспринимать примерно так, как католик воспринимает мессу: это лишь обмен известными знаками и упражнение в вежливости. Не нужно в ней искать каких-либо идей и в особенности не нужно их в нее вносить. Я часто замечал, как собеседник преобразовывает все, что вы ему неосмотрительно предлагаете, руководствуясь при этом правилами приличия; вы оттачиваете именно подобные воспоминания – и, конечно, тщетно. Форма закупорила содержание. В этих элегантных резюме нет ничего, кроме стиля. Остерегайтесь умных людей: в будущем они сведут все ваши мысли к трем строчкам.

Я замечал, что наиболее почитаемые мной Стендаль и Бальзак рассматриваются – и один, и другой – как не обладающие стилем; напротив, его наличие признают у Флобера, в творчестве которого я не нахожу ничего особенного. Во времена Вольтера обычно считалось, что небольшой храм, построенный по греческим образцам, обладает стилем, а готический собор – нет. Возможно, следует обратиться к другим искусствам, и главным образом к тем, которые предельно близки к ремеслу, чтобы понять, что красоту форме – своим сопротивлением – придают содержание и материя[382]. Сама по себе форма не прекрасна. Например, в «Саламбо», как представляется, она определяет содержание, которое здесь выполняет функцию не более чем украшения, лишенного какой-либо реальности. Напротив, у такого путешественника, как Шатобриан, [Ф. Р. де Шатобриан очень много в своей жизни путешествовал, результатом чего в том числе стали «Путевые заметки, сделанные по дороге из Парижа в Иерусалим» (1811) и «Путешествие в Америку» (1827).]