Предчувствие - [58]
Так интересно, бабушке никогда не захочется перечить, просто не найдется такой возможности: даже ее строгость будет какой-то слишком мягкой, не по-настоящему злой. Весь ее дом будет окутан каким-то мягким облаком, в которое N станет раз за разом проваливаться, как в блаженный сон. И еще он будет всегда благодарен бабушке за умение разрешать ему вслушиваться в мир. Да, ей вовсе не покажутся странными его привычки. Или все это – преувеличение, миф из его памяти? Наверное, дело в том, что когда-нибудь N вырастет и начнет путать образ из прошлого с настоящим, давно умершим человеком. Но у нас все равно не появится другого источника, кроме его памяти. Так что доверимся памяти ненадолго. Не все в ней выдумано.
И еще одно замечание. Мы уверены, что невероятное совпадение рано или поздно бросится и вам в глаза, но лучше на всякий случай укажем на него: да, оба мальчика будут лишены матерей. Вот он, первый повод для пересечения линий. А вдруг он и окажется главным? Но сами они никогда не станут говорить об этом – ни друг с другом, ни с остальными, но как будто бы почувствуют пустоту, объединяющую их. Наверное, она же в конечном счете и разлучит их. И у того и у другого будет черная дыра на месте матери. И они никогда не смогут забыть о ней. В отличие от Петра этот второй мальчик, по имени N, несколько раз увидит свою. Маму. Но слишком мало, чтобы полюбить ее, и точно так же – очевидно недостаточно, чтобы возненавидеть. Странные свидания, лишь усугубляющие отсутствие. Мать станет для N одним из затихших, едва слышных, но не столь уж спокойных, пригрезившихся звуков. И мы больше ничего о ней не скажем.
Стоп, но ведь у A тоже не будет матери. И рассказ об этом отнюдь не менее, а в каком-то смысле даже более важен, но тем не менее мы не решимся начать его. Почему же мы не напишем об этом? Отчего мы выбрали N в качестве героя этого эпизода? Что будет значить для А это отсутствие? Или для Петра? Дело в том, что они никогда не расскажут. Потому и мы не сможем продолжить. Да, совсем обойти молчанием эту тему не удастся, но и сказать даже несколько внятных слов тоже не выйдет. Обрывать истории увлекательнее, чем завершать их.
Эпизод девятнадцатый,
он будет повествовать об исчезновении Альмы и повторном знакомстве с Або
А потом Альма перестанет жить. Да, превратится в скульптуру. Очень скоро, не сказать – на ваших глазах. С удивительным, даже неуместным спокойствием. С беспощадной готовностью. Уйдет одна, не высказав никаких просьб. Не прервав литаний безмолвия. Поэтому переход почти и не будет заметен. Уйдет легко, ночью, во сне, не заметив собственной смерти, возможно приняв ее за часть сна. Так легко, как он никогда не научится писать. Да, сдержит обещание: превратится в покоящуюся скульптуру. Пусть так, он не станет перечить. Лучше о ее неподвижности все равно не скажешь. В последний момент Альма откажется от кремации. Он не сможет понять почему. Она не станет объяснять.
В голове будут вертеться их прогулки, их разговоры. Еле уловимое дыхание. Ее почти прозрачная, лишь умножающая наготу накидка. И вот уже похороны под матовым солнцем; рыхлая, в рваных тенях, взбороненная, словно изувеченная кротами земля. Он не подойдет к гробу, не решится бросить горсть глины. Не из-за неприязни к ритуалам. Не захочет объяснять почему. Какое-то странное ощущение себя посторонним в очереди, которая будет выстраиваться из пришедших. А ведь прощающихся окажется неожиданно, даже неуместно много. Подумается, что лопаты и не нужны, что рук хватит. Откуда-то Никон найдет силы для взаимодействия с пришедшими, зачем-то постарается соблюсти все обычаи (теперь уже не нужно ничему удивляться, однако Петра испугает эта болезненная активность). Впрочем, Никон наотрез откажется от отпевания, не допустит никаких крестов и священников. По большому счету эти ритуалы будут до конца понятны лишь ему одному. Сначала возьмет в руки большую фотографию (знакомый разлом ее взгляда), а затем простоит над гробом до тех пор, пока не простятся все. Поцелует почти живой лоб. Положит фотографию в могилу. Шарф сползет с его обожженной шеи.
Еще запомнятся две абсурдно-синие кладбищенские цистерны с водой – по краям от изъеденной рытвинами дороги, словно колонны сюрреалистических ворот, готовых бесконечно долго принимать неторопливые маскарадные процессии. Эта не будет последней. Даты рождения на многих надгробиях окажутся не столь уж далеки от возраста Петра, что сильно его изумит (но нет, он ни за что не станет заниматься «подведением итогов»). Тут же рядом могильщики будут ждать своего часа. Их телефонные разговоры. Да, скоро. Сейчас уже закончат прощаться. Конечно же, он не пойдет на поминки. К внезапному неудовольствию Никона.
Будет и еще одна встреча. Врач с грузинской фамилией. Петр сразу узнает его, мгновенно вспомнит тех обязанных давно выветриться из памяти попутчиков. Подойдет к Ксоврели и попросит о встрече. Тот едва успеет ответить, как к ним подскочит Никон. Едва не столкнув врача в канаву, похожую на одну из могил, он вскрикнет (явно не собираясь дожидаться ответа, собственно, не будет ясно, к кому из собеседников он обратится, но смысла реплики это не изменит): прекрати говорить с ним! Ксоврели грустно улыбнется и отойдет в сторону. Но они, словно опытные заговорщики, уже успеют назначить место и время. Проведут несколько часов в крохотном кафе. Петр вспомнит давние медицинские споры, но не станет сообщать врачу о том, что они ему известны. С тех пор Ксоврели успеет еще больше укрепить свои убеждения, а главным примером их истинности теперь станет Альма. Он будет говорить о ней так, словно жизнь и не ускользнет из нее, словно Альма не должна никогда исчезнуть. Да, вы правы – так, как будто она святая.
«Пустырь» – третий роман Анатолия Рясова, написанный в традициях русской метафизической прозы. В центре сюжета – жизнь заброшенной деревни, повседневность которой оказывается нарушена появлением блаженного бродяги. Его близость к безумию и стоящая за ним тайна обусловливают взаимоотношения между другими символическими фигурами романа, среди которых – священник, кузнец, юродивый и учительница. В романе Анатолия Рясова такие философские категории, как «пустота», «трансгрессия», «гул языка» предстают в русском контексте.
«В молчании» – это повествование, главный герой которого безмолвствует на протяжении почти всего текста. Едва ли не единственное его занятие – вслушивание в гул моря, в котором раскрываются мир и начала языка. Но молчание внезапно проявляется как насыщенная эмоциями область мысли, а предельно нейтральный, «белый» стиль постепенно переходит в биографические воспоминания. Или, вернее, невозможность ясно вспомнить мать, детство, даже относительно недавние события. Повесть дополняют несколько прозаических миниатюр, также исследующих взаимоотношения между речью и безмолвием, детством и старостью, философией и художественной литературой.
Что нового можно «услышать», если прислушиваться к звуку из пространства философии? Почему исследование проблем звука оказалось ограничено сферами науки и искусства, а чаще и вовсе не покидает территории техники? Эти вопросы стали отправными точками книги Анатолия Рясова, исследователя, сочетающего философский анализ с многолетней звукорежиссерской практикой и руководством музыкальными студиями киноконцерна «Мосфильм». Обращаясь к концепциям Мартина Хайдеггера, Жака Деррида, Жан-Люка Нанси и Младена Долара, автор рассматривает звук и вслушивание как точки пересечения семиотического, психоаналитического и феноменологического дискурсов, но одновременно – как загадочные лакуны в истории мысли.
«Прелюдия. Homo innatus» — второй роман Анатолия Рясова.Мрачно-абсурдная эстетика, пересекающаяся с художественным пространством театральных и концертных выступлений «Кафтана смеха». Сквозь внешние мрак и безысходность пробивается образ традиционного алхимического преображения личности…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.