Предатели - [33]

Мой муж упал с лестницы.

У него тяжелая травма головы, последствия которой предсказать невозможно.

Мне приходится повысить голос, чтобы нас с врачом оставили наедине.

Вопросы, которые я хочу ему задать, нельзя доверять посторонним ушам.

— Доктор, я хочу знать сколько времени Марат проведет в таком состоянии? Когда он придет в себя?

У этого человека морщинистое лицо и какие-то неестественно гладкие маленькие руки. Он потирает ладони друг о друга, словно белая чистоплотная муха, и для полного «образа» не хватает только фасеточных глаз и «умываний». Но, хоть мне хочется тряхнуть его, чтобы перестал изображать вот эту вселенскую задумчивость, держу себя в руках и жду.

Мне нельзя показывать, что ответ имеет для меня значение.

Может, я излишне перестраховываюсь, но будет лучше, если даже в теории никто из всех этих людей даже не подумает, что за моими вопросами стоит что-то большее, чем искренняя забота о муже.

— Анфиса…? — Он вопросительно смотрит, ждет, когда подскажу отчество.

— Алексеевна, — немного нервно отвечаю я. И уже по словам, давая понять, что еще одна пауза убьет остатки моего терпения. — Что. С моим. Мужем? Четко и ясно, или через полчасавы не будете здесь работать. И не получите место нигде на территории Российской Федерации. Я вам обещаю.

Нельзя сказать, что эти четыре года рядом с Островским ничему меня не научили.

Точнее — совсем наоборот. Я научилась многому, можно сказать, прошла курс молодого бойца по основам выживания. Но самое главное, что стоит в моем списке сданных на «отлично» дисциплин — ничего не подстегивает человека говорить по существу, как хорошо взвешенная угроза.

Я прочувствовала ее эффективность на собственной шкуре.

И ненавижу себя за то, что мне приходится поступать так же.

Но, увы, угроза, как и всегда, приносит молниеносный результат.

— Анфиса Алексеевна, ваш муж находится в коме. В данный момент мы сделали все возможное, чтобы стабилизировать его и подготовить к операции. Она будет сложной и мне необходимо ваше разрешение, чтобы провести ее даже с учетом всех рисков.

— Каких рисков?

«Он может умереть?!»

Я поджимаю губы.

Нет. Нет. НЕТ, черт тебя подери!

Проклятый Островский, ты не можешь поступить со мной вот так! Когда я почти вырвалась из твоей паутины — ты не имеешь права сдохнуть до того, как перепишешь завещание.

— Ваш муж может никогда не выйти из комы, — отвечает доктор. — А с учетом его основного диагноза…

Видимо, мое отчаяние, вызванное совсем другой причиной, слишком очевидное, раз вдруг лезет ко мне, пытаясь приобнять и утешить.

Отодвигаюсь. Взглядом даю понять, что эти фамильярности мне не по душе.

Этого достаточно, чтобы между нами снова образовалась проплешина в пару метров.

Основной диагноз. Глиобластома [2].На четвертой стадии. Островскому оставалось жить максимум полгода. Полгода — и я стала бы свободной.

— Эта операция действительно так необходима?

— С оглядкой на весь мой предыдущий опыт подобных случаев…

— Мне нужно еще одно мнение, — перебиваю его абсолютно бессмысленное вступление. — Вы знаете, кто мой муж и знаете, как много зависит от его максимально быстрого восстановления.

— Но…

— Я не дам вам вскрыть ему череп только потому, что вам что-то там кажется. Пока постарайтесь сделать так, чтобы его жизни ничего не угрожало или, обещаю, за вашу халатность в этой клинике заплатят все.

Уверена, что когда выхожу и дверь закрывается за моей спиной, он проклинает меня всеми известными ему способами.

Еще пару лет назад подобное меня задевало.

Пока однажды, когда я не угодила в эту же клинику с побоями и сломанными ребрами, мне даже не дали телефон, чтобы позвонить и узнать, как дочь. Потому что так им приказал «барин» Островский. Потому что он боялся, что я повторю ту выходку с заявлением о побоях. Которая стоила ему просто одного неприятного разговора, длиною в тридцать секунд, а мне — новой порции синяков.

Это стало хорошим уроком на будущее: у Марата есть все деньги мира и все связи в кулаке, а у меня — только мозги и огромная тяга к жизни. И хорошему будущему для себя и моей Капитошки.

Я на минуту останавливаюсь, даю себе секунду на выдох.

Четыре года прошло.

А тот единственный раз… Он до сих пор в моей голове, на моем теле — как невидимое тату, как отрава в венах. И смотрит на меня теми же голубыми глазами.

У них, кажется, даже веснушки одинаковые.

И именно они — маленькие поцелуи солнца на носу и щеках моей Капитошки — разрушили все то, что я так усердно, кирпичик за кирпичиком, выстраивала на протяжении всех этих лет.

Хочется выть от бессилия.

Я уже почти чувствовала вкус свободы: сладкий, сумасшедший, пахнущий дождями и туманами Лондона, где у меня есть маленькая квартирка с видом на Темзу. Даже вспоминать не хочу, чего мне стоило купить ее в обход зоркого взгляда Марата.

Мне нужно полчаса, чтобы все организовать: вызвать охрану и секретаршу Марата, позаботиться о том, чтобы новость обо всей этой мерзости не всплыла в ближайшем выпуске новостей, отдать распоряжения насчет его строчных дел. Марат не пускал меня в мир своих важных мужицких дел, но я он не мог запретить мне слушать, слышать и учиться.