Праздник ожидания праздника - [23]

Мы еще некоторое время проходим под холмом, на котором стоит дом моего

двоюродного брата, и он еще сверху следит за нами, и я, зная, что он сейчас

жалеет меня, и чтоб угодить его сочувствию,

стараюсь выглядеть еще

согбенней.

А идти все трудней и трудней. Пот льет с меня рекой, ноги дрожат и,

кажется, вот-вот согнутся и я растянусь прямо на земле. Я выбираю глазами

впереди какой-нибудь предмет и говорю себе: "Вот дойдем до этого белого

камня, и я сброшу свою кладь, вот дойдем до этого поворота тропы, а там и отдых, вот дойдем... "

Не знаю почему, но это помогает. Может, дело в том, что, репетируя

преодоление последнего отрезка дороги, я оживляю надежду, мечту на отдых,

которую мертвит слишком тяжелый, слишком однообразный путь.

Неожиданно дедушка останавливается у изгороди кукурузного поля. Он

пригибается и прислоняет свою вязанку к изгороди. Только бы дойти до него, только бы дотянуть...

И вот он снимает с моего плеча вязанку и ставит рядом со своей.

Мы с дедушкой усаживаемся на траву, откинувшись спиной на изгородь.

Блаженная, сладкая истома. Позади нас кукурузное поле, впереди на десятки

километров огромная равнина, с огромной стеной моря во весь горизонт.

Широкий и ровный ветерок тянет с далекого моря,

шелестит в кукурузной

листве.

-- В прошлом году с этого поля взяли сорок корзин кукурузы, -- говорил

дедушка, -- а я здесь брал в самый плохой год шестьдесят...

"Господи, да мне-то что?” -- мелькает у меня в голове, и я забываюсь.

До того сладко сидеть, откинувшись спиной на изгородь и потной шеей

чувствовать ровный, прохладный ветерок, а то вдруг за пазуху пробьется

струйка воздуха или за ворот рубашки и холодком протечет по ложбинке спины.

И так странно и хорошо сидеть, вслушиваясь, как тело наполняется и

наполняется свежестью и никак не может переполниться, это наполнение как-то

сливается с упругим ровным ветерком, с высоким могучим небом, откуда

доносится дремотный, мерцающий звон жаворонков, с лениво перепархивающим от

стебля к стеблю шелестом кукурузы за спиной.

Я знаю, что дедушка сейчас ждет моего вопроса, но мне неохота разговаривать, и я молчу.

-- А почему? -- не дождавшись вопроса, сам себе его задает дедушка и

отвечает: -- Да потому, что я трижды мотыжил, а они

дважды, да и то видишь

как?

Дедушка легко встает и быстро перелезает через изгородь. Я бы сейчас за

миллион рублей не встал с места. Все же я поворачиваю голову и слежу за ним сквозь щели в изгороди.

-- Этот надо бы срезать, -- говорит дед и вырывает из земли уже рослый

стебель кукурузы, -- в этот, и этот, и этот...

Даже я сейчас вижу, что мотыжили плохо, траву у корней кукурузы срезали

небрежно, просто завалили землей, и теперь она снова проросла. Через

несколько минут дедушка перебрасывает через изгородь большую охапку кукурузных стеблей.

-- Лентяи, лоботрясы, бездельники, -- бормочет дед, приторачивая

кукурузные стебли к своей вязанке.

Мне почему-то представляется, что вся деревня сидит в тени деревьев и с

утра до вечера слушает всякие истории, и при этом все сидят, закинув свои

палки поперек шеи, у всех руки лежат на палках, безвольно свесив кисти. Я

смотрю вниз. Под нами котловина Сабида, справа от нее голый зеленый склон,

на котором видны отсюда черные и рыжие пятна пасущихся коров. Густей лес

темнеет во всю котловину. И только местами зелень светлее -- это грецкие

орехи. Они выше самых высоких каштанов, светло-зелеными холмами высятся их кроны над лесом.

-- Дедушка, -- спрашиваю я, -- откуда эти грецкие орехи в лесу? Может, раньше там кто-нибудь жил?

-- А-а, -- кивает дедушка, словно довольный тем, что я наконец-то их

заметил, -- это я их повсюду рассадил и виноград пустил на каждый орех.

Мне странно, что дедушка, такой маленький, мог посадить такие

гигантские деревья, самые большие в лесу. А раньше мне казалось, что

когда-то в этих местах жили великаны, но потом они почему-то ушли в самые

непроходимые дебри. Может быть, их обидели или еще что -- неизвестно. И вот

эти грецкие орехи да еще развалины каких-то крепостных стен, которые иногда

встречаются в ваших лесах, -- все, что осталось от племени великанов.

-- Когда я сюда перебрался жить, здесь не то что орехов, ни одного

человека не было, -- говорит дедушка.

-- И ни одного дома? -- спрашиваю я.

-- Конечно, -- говорит дедушка и вспоминает: -- Я случайно набрел на

это место, здесь вода оказалась хорошая. А раз вода хорошая, значит, жить

можно. Когда я вернулся из Турции, мама женила меня на твоей бабушке, а то

уж слишком я был легок на ногу. Бабка твоя тогда была совсем девочка. Года

два она ложилась с моей мамой, а потом уже привыкла ко мне. А когда мы

переехали сюда, у нас уже был ребенок, а из четвероногих у нас была только одна коза и то чужая. Одолжил, чтобы ребенка было чем кормить. А потом у нас

все было, потому что я работы не пугался...

Но мне скучно слушать, как дедушка любил работать, и я его перебиваю.

-- Дедушка, -- говорю я, -- ты когда-нибудь лошадей уводил?

-- Нет, -- отвечает дедушка, -- а на что они мне?

-- Ну а что-нибудь уводил?

-- Однажды по глупости телку увели с товарищем, -вспоминает дедушка, подумав.

-- Расскажи, -- говорю я, -- все как было.