Праздник ожидания праздника - [18]

как я ему сюда ношу обед, ужин, завтрак, а он все рубит и рубит, потому что деться-то ей некуда.

И ежевичная плеть, кажется, тоже начинает понимать, что она напрасно

сопротивлялась. С каждым ударом она все меньше и меньше пружинит, все

безвольней опадает под топориком, следы от лезвия все глубже входят в нее.

Сейчас она распадется. А дедушка все рубит и рубит. Теперь я надеюсь, что

дедушка, не рассчитав последнего удара, шлепнется сам или хотя бы врежет

лезвие топорика в каменистую землю. Но плеть распадается, дедушка не падает

сам и топорик успевает остановить.

Мне скучно, а тут еще комары заедают. Я босой и в коротких штанах, так

что они мне все ноги обкусали. Время от времени я до крови расчесываю укусы

или бью по ногам хлесткой веткой ореха. Ветка обжигает ноги. Я хлещу и хлещу

их с каким-то остервенелым наслаждением.

Потом я забываюсь и начинаю выслеживать отдельных комаров. Вот один сел

мне на руку. Слегка поерзал, прилаживаясь к местности, высунул хоботок и

стал просовывать его между порами. Хоботок сначала даже слегка загнулся -видно, не туда попал, но потом дошел до крови и тоненькой болью притронулся к ней.

И вот он сидит на моей руке и посасывает мою кровь, а я все терплю,

сдерживаю раздражение и смотрю, как постепенно у него живот розовеет от моей

крови, раздувается, раздувается и делается багровым.

Но вот он с трудом

вытаскивает свой хоботок, растопыривает крылья, словно сыто потягивается,

готовясь улететь, но тут я его -- хлоп! На месте зудящей боли кровавое

пятнышко. Вот он, сладостный бальзам мести! Я размазываю, я втираю труп врага в рану, нанесенную им.

Но иногда, стараясь сделать бальзам мести еще сладостней, я слишком

запаздываю с ударом, и комар преспокойно улетает. И тогда в ярости я хватаю

ветку и изо всех сил нахлестываю свои ноги -пропадите вы пропадом, паразиты!

Дедушка замечает, как я отбиваюсь от комаров, и я чувствую, что на

губах у него промелькнула презрительная усмешка.

-- Знаешь, как больно, -- говорю я ему, уязвленный этой усмешкой, -тебе хорошо, ты в брюках...

Дедушка, усмехаясь, вытягивает из кустарника подрубленный стебель. Тот

сопротивляется, гнется, путается ветками в колючках ежевики.

-- Как-то приходит Аслан, -- начинает дедушка без всякого

предупреждения, -- к своему другу. Видит -- тот лежит в постели.

"Ты что?” -- спрашивает Аслан.

"Да вот ногу мне прострелили, -- отвечает друг, -- придется полежать... "

"Тьфу ты! -- рассердился Аслан. -- Век не буду в твоем доме. Я думал,

его лихорадка скрутила, а он улегся из-за какой-то пули". И ушел.

-- Вот какие люди были, -- говорит дедушка и перебрасывает мне длинный зеленый прут, -- а ты -- комары.

И снова застучал топориком. Ну что ты ему скажешь? Ну хорошо, думаю я,

я знаю, что раньше в наших краях бывала такая лихорадка, что люди от нее

часто умирали. Но почему человек, которому прострелили ногу, не может

полежать в постели, пока у него рана не заживет?

Этого я никак не могу

понять. Может, этот самый Аслан знаменитый абрек и

ему что градина по

голове, что пуля -- один черт.

-- Дедушка, он что, был великий абрек? -- спрашиваю

я.

-- Ты про кого? -- оборачивает дедушка ко мне свое горбоносое, немного свирепое лицо.

-- Да про Аслана, про кого еще, -- говорю я.

-- Какой он, к черту, абрек. Он был хороший хозяин, а не какой-то там абрек.

И снова затюкал топориком. Опять какая-то ерунда получается.

По-дедушкиному выходит, что абрек, то есть герой и

мститель, хуже какого-то

хозяйчика.

-- Да ты сам видел когда-нибудь абреков?! -- кричу я

ему.

С дедушкой я говорю почти как с равным, словно чувствую, что мы с ним

на одинаковом расстоянии от середины жизни, хотя и по разные стороны от нее...

-- Чтоб ты столько коз имел, сколько добра они у меня пережрали, -отвечает дедушка, не отрываясь от своего дела.

-- Да на черта мне твои козы! -- злюсь я. -- Ты лучше скажи, за что ты не любишь абреков?

-- А почему они у меня сарай сожгли?

-- Какой такой сарай?

-- Обыкновенный, табачный...

-- Да ты расскажи по порядку...

-- А что рассказывать? Нагрянуло шесть человек. Три дня их кормили,

поили. Прятались в табачном сарае. А на четвертую ночь ушли и сарай сожгли.

-- А может, они от карателей следы заметали, -говорю я.

-- Да они сами хуже всяких карателей, -- отвечает дедушка и сплевывает,

-- из-за них нас чуть не выслали...

-- Почему? -- спешу я спросить, чтобы он не останавливался.

-- Потому что старшина на сходке в Джгердах объявил, что мы прячем

абреков и нас надо выслать, чтобы абрекам негде было прятаться...

-- А почему он сказал, что вы прячете абреков?

-- Потому что мы их в самом деле прятали, -отвечает дедушка просто.

-- Ну а дальше, дедушка?

-- На этой самой сходке была моя мама, но старшина ее не заметил,

потому что она подъехала попозже. Кая только он сказал такое, моя мама,

расталкивая сходку, подъехала к нему и давай давить его лошадью и лупцевать

камчой, да еще приговаривая: "А ты видел, как мой сын

прячет абреков? А ты

видел?!"

Трое мужчин еле-еле ее остановили, отчаянная была моя мама.

-- Но, дедушка, ты ведь сам сказал, что вы прятали абреков?

-- Мало что прятали... Все знали, что прячем. А почему? Потому что

живем на самом отшибе. Вот они к нам и приходили. А по нашим обычаям нельзя