Праздник ожидания праздника - [11]

была горькая, как английская соль, холодная и враждебная. Я рванулся изо

всех сил и вынырнул. Солнце ударило по лицу, я услышал

всплеск воды, смех,

голоса и увидел парня и девушку.

Не знаю почему, выныривая, я не кричал. Возможно, не успевал, возможно,

язык отнимался от страха. Но мысль работала ясно. Оттого, что я не мог

кричать, было страшно, как это бывает во сне, и я с отчаянной жаждой ждал,

что парень повернется в сторону моря. Но вдруг у меня в голове мелькнула

неприятная догадка, что он не прыгнет в море в таких отутюженных брюках, в

такой белоснежной рубашке, что я вообще не стою порчи таких прекрасных

вещей. С этой грустной мыслью я опять погрузился в воду, она казалась мутной

и равнодушной. Нахлебавшись воды, я опять рванулся, и солнце опять ударило

по глазам, и вокруг с удесятеренной отчетливостью

слышались голоса людей. И

тем обидней было тонуть у самого берега.

Второй раз я унырнул немного ближе к обломку скалы, на котором они

сидели, и теперь совсем близко увидел туфлю парня, черную, лоснящуюся, крепко затянутую шнурком.

Я даже разглядел металлический наконечник на шнурке. Я вспомнил, что

такие наконечники на моих ботинках часто почему-то терялись, и концы шнурков

делались пушистыми, как кисточки, и их трудно было продеть в дырочки на

ботинках, и я ходил с развязанными шнурками, и меня за

это ругали. Вспоминая

об этом, я еще больше пожалел себя.

В последний раз погружаясь в воду, я вдруг заметил, что лицо парня

повернулось в мою сторону и что-то такое мелькнуло на нем, как будто он с трудом припоминает меня.

"Это я, я! -- хотелось крикнуть мне. -- Я проплывал мимо вас, вы должны

меня вспомнить!" Я даже постарался сделать постное лицо; я боялся, что

волнение и страх так исказили его, что парень меня не узнает. Но он меня

узнал, и тонуть стало как-то спокойней, и я уже не

сопротивлялся воде,

которая сомкнулась надо мной.

Что-то схватило меня и швырнуло на берег. Как только я упал на

прибрежную гальку, я очнулся и понял, что парень меня все-таки спас. От

радости и от тепла, постепенно разливавшегося по телу, хотелось тихо и

благодарно скулить. Но я не только не благодарил, но молча и неподвижно

лежал с закрытыми глазами. Я был уверен, что мое спасение не стоит его

намокшей одежды, и старался оправдаться серьезностью своего положения.

-- Надо сделать искусственное дыхание, -- раздался голос девушки надо мной.

-- Сам очухается, -- ответил парень, и я услышал, как хлюпнула вода в его туфле.

Что такое искусственное дыхание, я знал и поэтому сейчас же затаил

дыхание. Но тут что-то подступило к горлу, и изо рта у меня полилась вода. Я

поневоле открыл глаза и увидел лицо девушки, склоненное надо мной. Она

стояла на коленях и, хлопая жесткими, выгоревшими ресницами, глядела на меня

жалостливо и нежно. Потом она положила руку мне на лоб, рука была теплой и

приятной. Я старался не шевелиться, чтобы не спугнуть ее ладонь.

-- Трави, трави, -- сказал парень, оборачиваясь ко мне и снимая рубашку.

Рубашка потемнела, но у самого ворота была белой, как и раньше: туда

вода не доставала. Когда он заговорил, я понял, что расплаты за причиненный

ущерб не будет. Я сосредоточился и "стравил": было приятно, что у меня в

животе столько воды. Ведь это означало, что я все-таки по-настоящему тонул.

-- Будешь теперь заплывать? -- спросил у меня парень, с силой выкручивая снятую рубашку.

Он теперь разделся и стоял в трусах. Ладный и крепкий, он и раздетый казался нарядным.

-- Не буду, -- охотно ответил я. Мне хотелось ему угодить.

-- Напрасно, -- сказал парень и еще туже закрутил рубашку.

Я решил, что это необычный взрослый и действовать надо необычно.

Я встал и, шатаясь, пошел к морю, легко доплыл до своего островка и

легко поплыл обратно. Море возвращало силу, отнятую страхом. Парень стоял на

берегу и улыбался мне, и я плыл на улыбку, как на спасательный круг. Девушка

тоже улыбалась, поглядывая на него, и видно было, что она гордится им. Когда

я вылез из воды, они медленно шли вдоль берега, и девушка держала в руках

свою ненужную, наконец закрытую книгу. Я лег на горячую гальку, стараясь

плотнее прижиматься к ней, и чувствовал, как в меня входит крепкое, сухое тепло разогретых камней.

Так он и ушел навсегда со своей девушкой, ушел, мимоходом вернув мне жизнь.

Тринадцатый подвиг Геракла

Все математики, с которыми мне приходилось встречаться в школе и после

школы, были людьми неряшливыми, слабохарактерными и довольно гениальными.

Так что утверждение насчет того, что пифагоровы штаны

якобы во все стороны

равны, навряд ли абсолютно точно.

Возможно, у самого Пифагора так оно и было, но его последователи,

наверно, об этом забыли и мало обращали внимания на свою внешность.

И все-таки был один математик в нашей школе, который отличался от всех

других. Его нельзя было назвать слабохарактерным, ни тем более неряшливым.

Не знаю, был ли он гениален, -- сейчас это трудно установить. Я думаю, скорее всего был.

Звали его Харлампий Диогенович. Как и Пифагор, он был по происхождению

грек. Появился он в нашем классе с нового учебного года. До этого мы о нем

не слышали и даже не знали, что такие математики могут быть.