Православие и Культура - [8]

4. Слѣдующее свойство православнаго сознанія, которое мы должны объяснить, есть радость о Господѣ. Наблюдатели и знатоки русской монастырской жизни отмѣчаютъ, насколько постоянной является эта черта даже у затворниковъ и подвижниковъ, — радость и какая то снисходительность къ людямъ, къ человѣческимъ слабостямъ. Почему радость? Почему не печаль? не мракъ? не уныніе и сокрушеніе о грѣхахъ? — Потому что въ сознаніи живетъ радостная вѣсть: «Христосъ воскресе!» «Христосъ посреди насъ!» Потому что искупленіе стерло главу змія, потому что то основное и первое религіозное представленіе, что міръ во злѣ лежитъ, что грѣхъ и страданіе его изначальны и неизбѣжны, восполнено новой высшей вѣстью, — вѣстью о явленіи Христа міру, о сошествіи Бога на землю къ людямъ. Въ озареніи этого высшаго свѣта, который никакая тьма объять не можетъ, всѣ грѣхи и слабости человѣческіе представляются искупленными, для нихъ есть выходъ, есть прощеніе, есть надежда на спасеніе. Если въ католическомъ религіозномъ сознаніи преобладаетъ осеннее настроеніе грусти, то въ православномъ ярко выдѣляется настроеніе весеннее, радость возстановленія и возрожденія. И какъ прекрасно отмѣтилъ въ свое время еще Гоголь, нигдѣ такъ, какъ на Руси, не празднуется праздникъ Воскресенія Христова, этотъ «праздниковъ праздникъ и торжество изъ торжествъ.» Общему духу католичества соотвѣтствуетъ образъ Великаго Инквизитора, образъ грознаго, карающаго Торквемады. Напротивъ, духу православной церкви отвѣчаютъ характеры Сергія Радонежскаго, Серафима Саровскаго и многихъ другихъ сіяющихъ, свѣтлыхъ и радостныхъ русскихъ святителей и подвижниковъ. И замѣчательно, что и въ томъ религіозномъ сознаніи, которое, удаляясь отъ православія, сохраняетъ все же слѣды его, живетъ эта черта радости и обезпеченности въ Господѣ. Такъ, Толстой при всемъ своемъ раціонализмѣ, при всей замкнутости и уединенности своего религіознаго чувства, при разрывѣ съ церковью, все же чувствуетъ по православному, когда онъ говоритъ о религіозномъ чувствѣ въ слѣдующихъ выраженіяхъ: «главное въ этомъ чувствѣ, — сознаніе полной обезпеченности, сознаніе того, что Онъ есть, Онъ благъ, Онъ меня знаетъ, и я весь окруженъ Имъ, отъ Него пришелъ, къ Нему иду, составляю часть Его, дѣтище Его: все, что кажется дурнымъ, кажется такимъ только потому, что я вѣрю себѣ, а не Ему, и изъ жизни этой, въ которой такъ легко дѣлатъ Его волю, потому что воля эта вмѣстѣ съ тѣмъ и моя, никуда не могу упасть, какъ только въ Него, а въ Немъ полная радость и благо.»

5. Рядомъ съ этимъ чувствомъ — радостью о Господѣ стоитъ та особенность православнаго сознанія, которую я назвалъ выше потребностью внѣшняго обнаруженія религіознаго чувства. Я разумѣю подъ этимъ стремленіе проявить обращеніе своихъ мыслей и чувствъ къ Богу во внѣшнихъ знакахъ, символахъ и дѣйствіяхъ. Въ особенности протестанта поражаютъ въ собраніяхъ нашихъ молящихся тѣ съ виду внѣшнія проявленія благочестія, которыя такъ свойственны православному человѣку: свѣчи, просфоры, цѣлованіе иконъ и креста, осѣненіе крестнымъ знаменіемъ, колѣнопреклоненіе. Даже просвѣщенные и тонкіе наблюдатели русской жизни изъ иностранцевъ склонны указывать на эти выраженія религіознаго чувства, какъ на какую–то непонятную отсталость, какъ на чисто внѣшнее отношеніе къ Богу, исчерпывающееся выполненіемъ внѣшнихъ дѣйствій и лишенное всякаго внутренняго содержанія. Имъ кажется, будто вмѣсто необходимаго внутренняго самоуглубленія тугъ господствуетъ исключительно внѣшнее пониманіе религіи. Для протестантскаго сознанія, которое полагаетъ всю силу молитвеннаго обращенія къ Богу въ сосредоточеніи духа, въ концентраціи, въ уходѣ внутрь себя, все внѣшнее кажется излишнимъ, отвлекающимъ отъ самоуглубленія. Понятно, если при такомъ пониманіи у протестантовъ въ отношеніи къ проявленіямъ православнаго благочестія происходить своего рода оптическій обманъ: они видятъ внѣшнее и не видятъ того внутренняго, которое за нимъ скрывается. Они не видятъ, что въ этихъ проявленіяхъ сказывается активный порывъ вѣрующей души, стремленіе ея выйти изъ себя и войти въ общеніе съ Богомъ, что именно въ такого рода внѣшнихъ дѣйствіяхъ обнаруживается мистическое стремленіе преклониться, простереться передъ Господомъ, возжечь предъ Нимъ пламень своей вѣры, пріобщиться къ Его милости и помощи, вымолить и выплакать эту милость и помощь.

И когда съ другой стороны протестантскіе писатели упрекаютъ православную церковь въ томъ, что въ своихъ церковныхъ службахъ она недостаточно развила практику духовныхъ поученій, что она мало заботится о нравственномъ руководствѣ своей паствы, то тутъ повторяется тотъ же оптическій обманъ и продолжается то же недоразумѣніе. Для протестанта въ его церковной службѣ, средь голыхъ стѣнъ его храма самое главное выслушать нравоучительную проповѣдь, исполнить положенныя пѣснопѣнія и молитвы, имѣющія цѣлью то же нравственное сосредоточеніе и самоочищеніе. Главное полагается тутъ въ человѣческомъ воздѣйствіи и въ личномъ самоуглубленіи. Напротивъ, для православнаго самое главное въ церковной службѣ дѣйствіе на вѣрующихъ Божіей благодати, пріобщеніе ихъ Божіей благодати. Не человѣческое воздѣйствіе является здѣсь опредѣляющимъ, а дѣйствіе Божеское, не простое нравственное воспитаніе, а мистическое единеніе съ Богомъ представляется здѣсь цѣлью. Благодатная сила евхаристіи и литургическихъ священнодѣйствій, въ которыхъ таинственно сходитъ на моляіпнхся благодать Божія, — вотъ высшее средоточіе церковныхъ служеній и молитвенныхъ возношеній. Возгласъ священнослужителя: «Благодать Господа Нашего Іисуса Христа и любы Бога и Отца и причастіе святаго Духа буди со всѣми вами» — призываетъ дары Божіей благодати на всѣхъ присутствующихъ на литургіи, въ томъ числѣ и на тѣхъ, кто въ данный день не причащается св. Таинъ.