Православие и Культура - [28]

III. Іисусъ Христосъ и церковь.

Для того, чтобы строить, надо имѣть фундаментъ, матеріалъ и цѣль. Для того, чтобы созидать культуру, нужно также имѣть нѣкоторое незыблемое основаніе для нея, нужно знать элементы создаваемой культуры и, наконецъ .нужно ясно себѣ представлять, для чего созидается это зданіе. Всѣ «религіи человѣчества», всѣ религіи «прогресса» оказываются призраками передъ тѣмъ неумолимымъ свѣточемъ совѣсти, который у Руссо, у Л. Толстого и столькихъ другихъ меньшихъ вызывалъ требованіе непреложной истины, какъ основы жизни. Дѣйствительно, какъ сочетать порочность и несовершенство каждаго отдѣльнаго члена человѣчества съ убѣжденіемъ, что все человѣчество въ цѣломъ непремѣнно должно идти къ совершенству, «прогрессировать» въ умственномъ и нравственномъ смыслѣ? Эта страшная внутренняя ложь, быть можетъ, никѣмъ не была разоблачена съ такой неумолимой очевидностью, какъ Львомъ Толстымъ, начиная съ его «Исповѣди». Оказалось, что для человѣка, преданнаго не однимъ матеріальнымъ интересамъ, гордости и славѣ, но и исканіямъ того важнѣйшаго, что оправдываетъ существованіе, эта вѣра въ «прогрессъ» не даетъ рѣшительно никакихъ основъ. Впрочемъ, это ясно и само по себѣ.

Смыслъ жизни пріобрѣтается только вѣрой въ то, что эта жизнь имѣетъ высшую цѣнность, не ограничивающуюся земнымъ существованіемъ, т. е. вѣрой въ Бога, какъ источникъ жизни. Христіанство, которое утверждаетъ, что жизнь внѣ. общенія съ Богомъ есть смерть, опредѣляетъ это положеніе особенно ясно. Организація жизни есть культура, и потому мы можемъ говорить о культурѣ мусульманской, средневѣковой, католической, современной матеріалистической и т. д. Говоря же о христіанской культурѣ, мы должны ясно представить себѣ ея смыслъ и элементы. Современная культура, которая не стремится быть христіанской, все–таки пронизана старыми христіанскими моральными цѣнностями. «Человѣкъ нашего круга», сѣтуетъ Толстой, «можетъ прожить десятки лѣтъ, не вспомнивъ ни разу о томъ, что онъ живетъ среди христіанъ и самъ считается исповѣдующимъ христіанскую православную вѣру». И все таки онъ живетъ христіанской культурой, которая, однако, разрушается въ самыхъ своихъ основахъ забвеніемъ Христа въ современномъ человѣчествѣ. Слѣдовательно, человѣкъ, сознательно желающій жить христіанской культурой, долженъ выяснить для себя ея основанія и элементы.

Прежде всего объ основаніяхъ. Христіанское богословіе, какъ и само Евангеліе совершенно чуждо убѣжденію, что наступитъ когда–нибудь пора всеобщаго совершенства и благополучія, которыя сулитъ намъ вѣра въ «прогрессъ». Напротивъ, стучась во всѣ двери, придя ко всему человѣчеству, ко всѣмъ людямъ вмѣстѣ и къ каждому человѣку въ отдѣльности, — христіанство, тѣмъ не менѣе, не утверждаетъ, что всѣ люди примутъ его и, напротивъ, Христосъ усумнился, найдетъ–ли Онъ вѣру на землѣ, когда явится во славѣ судить живыхъ и мертвыхъ. «Прогрессъ» не вѣритъ въ отдѣльнаго человѣка, но вѣритъ въ «коллективъ»: коллективомъ живутъ, однимъ человѣческимъ стадомъ входятъ въ соціалистическій рай, имѣютъ общее коллективное міровоззрѣніе и голосованіемъ устанавливаютъ общеобязательную истину, ибо, по Фейербаху, истина есть, «если не полное согласіе, то, по крайней мѣрѣ, согласіе большинства, родовое соглашеніе человѣчества». Въ полной противопоположности этому пониманію, въ христіанствѣ дается откровенная истина каждому отдѣльному человѣку, отъ каждаго отдѣльно требуется пріобщающая его къ Богу вѣра въ Христа, и каждый отдѣльный отвѣчаетъ самъ за себя передъ судомъ Божьимъ и передъ своимъ внутреннимъ судомъ. И это право и обязанность индивидуальности, свобода отъ всѣхъ принудительныхъ нормъ въ своей внутренней жизни, въ своемъ отвѣтѣ передъ Богомъ и своей собственной совѣстью — есть основа христіанскаго уклада жизни, которую Хомяковъ справедливо опредѣлялъ, какъ «свободу». И опять–таки правъ былъ Толстой, когда, отвергнувши вѣру въ «прогрессъ», подчинилъ себя суду совѣсти. «Въ бытность мою въ Парижѣ, — разсказываетъ онъ въ своей «Исповѣди»: — видъ смертной казни обличилъ мнѣ шаткость моего суевѣрія прогресса. Когда я увидалъ, какъ голова отдѣлилась отъ тѣла и то и другое вразъ застучало въ ящикѣ, я понялъ — не умомъ, а всѣмъ существомъ, — что никакія теоріи разумности существующаго и прогресса не могутъ оправдать этого поступка, и что если бы всѣ люди въ мірѣ, по какимъ бы то ни было теоріямъ, съ сотворенія міра, находили, что это нужно, — я знаю, что это не нужно, что это дурно, и что поэтому судья тому, что хорошо и нужно, не то, что говорятъ и дѣлаютъ люди, и не прогрессъ, а я со своимъ сердцемъ.» Отойдя отъ вѣры въ прогрессъ, Толстой пришелъ къ Христу. Этотъ путь сердца — неизбѣженъ: если высшимъ своимъ судьей Толстой призналъ свою совѣсть, то онъ могъ это сдѣлать лишь потому, что высшій судья личной свободной совѣсти есть Іисусъ Христосъ. Къ Его ученію, къ Его личности, къ Его смерти и воскресенію апеллируетъ совѣсть, осуждая насиліе, матеріализмъ, обрядовый формализмъ и т. д.

Христосъ, повидимому, не осуждалъ той культуры, которая была вокругъ него, и не говорилъ о «реформѣ» культуры, но тѣ основанія взаимообщенія людей, которыя должны были строиться не на принужденіи, а на соблюденіи заповѣдей любви къ Богу и любви къ ближнему, конечно, доляшы были реформировать и самую культуру, такъ какъ создавали совершенно новые элементы ея: иное государство, иное общество, иную семью. Въ полной мѣрѣ этого не случилось, но и при неполномъ осуществленіи завѣтовъ Христа христіанское государство, общество, семья не таковы, какъ языческія, римско–греческія, японскія, китайскія или даже мусульманскія. А каждый отдѣльный человѣкъ, ощущающій себя христіаниномъ, конечно, въ самомъ существѣ своемъ, въ самой интимности любви своей къ Богу, представляетъ нѣчто совсѣмъ иное, чѣмъ нехристіанинъ. Это прекрасно опредѣлилъ Тургеневъ въ своей характеристикѣ Лизы въ «Дворянскомъ Гнѣздѣ». Поразительна тайна художественнаго творчества (къ этому вопросу я надѣюсь вернуться въ другомъ мѣстѣ), что писатель, чуждый религіозныхъ эмоцій, такъ понялъ глубину христіанскаго настроенія своей героини. «Она любила всѣхъ и никого въ особенности; она любила одного Бога, восторженно, робко, нѣжно». «Образъ Вездѣсущаго, Всезнающаго Бога съ какой–то сладкой силой втѣснялся въ ея душу, наполнялъ ее чистымъ, благоговѣйнымъ страхомъ, а Христосъ становился ей чѣмъ–то близкимъ, знакомымъ, чуть не роднымъ». Судьба такъ устроила, что Лизѣ не пришлось сдѣлаться женой, матерью, активнымъ членомъ общества, но она могла бы быть всѣмъ этимъ, и она была бы женой–христіанкой, матерьюхристіанкой. И такіе люди, конечно, были, представляя собою, такъ сказать, носителей христіанской культуры.