Правила склонения личных местоимений - [38]

— Ты что, плачешь?

Наташа мотает головой и вытирает слезы.

— Тебе плохо?

Она утыкается мне в грудь лбом и всхлипывает сильнее.

— Наташ! Ну, не плачь! Все же хорошо.

Она снова только кивает в ответ. Я успокаиваю ее, глажу по голове, целую, но это слабо помогает. Наконец, Наташа встает и идет в ванную. Минут десять она, наверное, проводит там. Я все это время лежу, уткнувшись в подушку, и думаю. Я думаю о Наташе. Вернее, я думаю о нас с Мироновой. Я думаю: и что теперь? У меня сердце стучит как бешеное от переизбытка адреналина. Я пытаюсь набрать в легкие побольше воздуха, но он как будто не проходит туда. Я думаю, как мне было хорошо с Наташей, и что я хотел бы это повторить. Я думаю, как же сильно люблю ее, какая она красивая. Я думаю, не сильно ли я надавил на нее, хотя теперь-то что об этом думать. Я много читал, я весь Интернет перерыл на эту тему, еще когда мама только заболела. И потом еще закрепил, когда в нашем классе появилась Миронова. Если мы будем осторожны и внимательны, если будем всегда предохраняться, то ничего страшно, то ничего не будет. Можно всю жизнь так прожить, вместе. Может быть, через пару-тройку лет изобретут какое-нибудь лекарство, убивающее этот вирус, и тогда я заработаю на него сколько надо, и Наташа выздоровеет. Я переворачиваюсь на спину и делаю глубокий вдох. Еще некоторое время я смотрю в потолок, все еще плавая в океане своих мыслей, но вскоре возвращается Наташа. Она уже одета и садится на край кровати. Я притягиваю ее за руку, и вот мы опять лежим рядом.

— У тебя есть младшая сестра? — спрашивает она.

Я киваю. Конечно, присутствие пятилетнего ребенка в доме трудно скрыть. Так же трудно, как скрыть отсутствие взрослых.

— А где она?

— У соседки. — отвечаю и понимаю, что мне сейчас хочется все-все рассказать Наташе.

Мне хочется, чтобы от нее у меня не было никаких секретов, чтобы она видела меня насквозь. Но мне безумно страшно. Страшно даже не от того, что кто-то узнает все мои секреты. Страшно от мысли, что я сам хочу рассказать кому-то все свои секреты.

— А родители? — очень осторожно интересуется Наташа.

Десять минут в ванной могут очень многое рассказать о семье. Ванная, вообще, последнее место в доме, куда стоит пускать посторонних. Потому что там, в ванной, все как на ладони. Но ведь Наташа не посторонняя. Она уже совсем не посторонняя и она провела в нашей ванной целых десять минут. Две зубные щетки, одна из которых детская. Этого уже более чем достаточно, чтобы сделать правильные выводы. Никакой женской косметики. Один мужской шампунь, один детский. Один мужской гель для душа, один детский. Один дезодорант. Одна туалетная вода. Может ли быть, чтобы у отца и сына настолько совпадали вкусы? Одна бритва. Не надо быть таким уж умным, чтобы сделать выводы. А Наташа умная, так что ей еще проще. Ей бы и двух минут хватило.

— Мама у тебя… у вас в больнице, да? — как будто боясь нарваться на засаду, продолжает Миронова.

— Угу. — киваю я.

— А папа? С кем вы живете, Ром?

— Мы живем одни. — почти шепотом отвечаю я.

— Как это? — удивляется Наташа.

— Только об этом никто не должен знать. — предупреждаю я. — Нельзя, чтобы кто-то узнал, понимаешь? Так что не говори никому.

Она послушно кивает.

— Совсем никому. — уточняю я. — Даже родителям своим не говори.

— Это твой большой секрет? — как-то очень понимающе и сочувственно произносит Наташа.

Я вздыхаю. Еще какое-то время мы лежим молча. Потом раздается звонок мобильного. Наташа подскакивает и долго разговаривает с мамой. Уже поздно, и Мироновой пора домой.

— Я бы хотел, чтобы ты осталась. — тихо произношу я, когда мы уже собираемся.

— Я не могу, ты же знаешь. — отвечает Наташа.

— Я бы хотел, чтобы ты осталась со мной навсегда.

15

Утром я прихожу в школу рано. Я прихожу в школу гораздо раньше обычного. То есть, я даже на первый урок не опаздываю. Я стою у большого громоздкого крыльца и облокачиваюсь о стену. Я курю и жду, когда из-за угла появится Наташа. Я для этого и пришел, чтобы встретить ее тут, чтобы зайти в школу вместе.

И вот она появляется. Вот она идет ко мне. Я выбрасываю сигарету и улыбаюсь навстречу Наташе.

— Привет. — радостно говорит она.

— Привет. — словно эхо повторяю я и целую ее в губы.

В этот момент все стоящие на крыльце замирают и прекращают свои бессмысленные шушуканья. Все смотрят на нас. Мы с Мироновой так неожиданно оказались в центре всеобщего внимания, что я не нахожу ничего лучшего и более подходящего для этого момента, как поцеловать Наташу второй раз.

И потом в классе все только и шепчутся об этом нашем поцелуе. При этом они все, наверное, думают, что мы с Наташей ничего не слышим. При этом они, конечно, думают, что мы просто дураки.

— Веригин! — раздается голос Вовки Пронина. — Ты что, встречаешься с ней?

— Они целовались! — вступает Аня Семенова.

— Ты, может, еще и трахаешь ее? — добавляет Леха Карпенко.

Я стараюсь держаться, но окончательную точку во всем этом бреде ставит еще один наш местный мудак Игнат Ломов.

— Смотрите, — вякает он, — она всех позаражает в нашем классе…

Мне кажется, этот урод еще что-то хочет сказать, но ему не удается. Я вскакиваю со своего места, подбегаю к нему и сходу бью по лицу. Я разбиваю ему нос, и из него уже хлещет кровь. Я хватаю Ломова и вытаскиваю в коридор. Там я бью его еще пару раз, и тут меня останавливает голос физички.