Правила склонения личных местоимений - [25]

— Привет. — говорю вполголоса Наташе, перед тем как сесть на свое место.

— Привет. — едва слышно отвечает она, не поднимая на меня глаз.

В это же время сзади раздается чей-то ехидный презрительный смех. И я совершенно не понимаю, в чей адрес он был брошен, в мой или в Наташин. Да, что-то определенно круто переменилось, пока я болел.

На уроке геометрии я замечаю, как все передовые личности нашего класса, включая, естественно, Стаса Иглина и Леху Карпенко, передают друг другу какие-то записки, злобно хихикают и изредка презрительно поглядывают в Наташину сторону. Ну, это уж совсем никуда не годится! Чем такая красавица как Миронова, могла завоевать нелюбовь мужской половины класса?

Пребывая в абсолютном недоумении и неведении, я начинаю закрашивать карандашом то место на парте, откуда, видимо, совсем недавно какой-то ненормальный буквально выгрыз верхний слой. Теперь в столе образовалась небольшая выбоина, которая никак не дает мне покоя. И я так увлекаюсь, что даже не слышу, как меня окликает учитель и, кстати, по совместительству наш классный руководитель Ольга Афанасьевна.

— Веригин! — она стоит уже прямо надо мной. — Да что же с тобой делать-то!

Я вздрагиваю от ее внезапного пронзительного восклицания, и у меня даже карандаш ломается.

— А что со мной надо делать? — как ни в чем ни бывало переспрашиваю я, спустя несколько секунд.

— Ты еще парту мне портишь! Вот этого только ты еще не делал! У тебя что, руки чешутся?! Так черти тогда треугольник и решай задачу! — Ольга Афанасьевна машет в мою сторону, разворачивается и идет к доске.

— Так мне теперь нечем, — бросаю я ей вслед.

— Что нечем? — спрашивает она.

— Чертить нечем, — говорю. — У меня карандаш сломался от вашего неожиданного обращения.

Она только недовольно цыкает и говорит, чтобы я немедленно попросил карандаш у кого-нибудь из одноклассников. А я думаю, так мне все мои милые одноклассники сейчас и кинулись давать карандаши. Они же прямо целыми днями только и делают, что мечтают выручить Веригина. Я оборачиваюсь к Наташе.

— У тебя есть карандаш? — спрашиваю.

Она не отрывается от тетради.

— Эй! — я негромко стучу ладонью по ее парте. — Карандаш есть?

Наташа поднимает на меня глаза. Господи, какие же у нее красивые глаза, в очередной раз думаю я. Но сейчас почему-то мне кажется, Миронова выглядит испуганной, и из ее голубых глаз как будто вот-вот польются слезы. Она улыбается уголками губ, кивает и протягивает мне карандаш, которым сама только что чертила эти долбаные треугольники.

— Веригин! — меня возвращает в реальность голос Ани Семеновой. — Не прикасайся к ней!

— Что? — я поворачиваю голову в ее сторону.

— Ничего! — фыркает Аня. — Фу!

Я снова разворачиваюсь к Наташе. Мы оба все еще не выпускаем из рук этот дурацкий карандаш и выглядим, должно быть, совершенно по-идиотски. Я удивленно смотрю на Миронову. В глазах у меня застыл совершенно другой вопрос, но я спрашиваю только:

— У тебя еще карандаш-то есть, для себя?

Наташа быстро кивает и лезет в сумку.

Я пытаюсь начертить в тетради этот пресловутый треугольник из задачи, но вдруг раздается голос Иглина.

— Веригин у Мироновой карандаш взял! — громко произносит Стас, обращаясь то ли ко всем сразу, то ли к самому себе. — Вдруг он теперь заразный!

Я отвлекаюсь, морщусь от того, что опять ни фига не въезжаю, потом пристально смотрю на карандаш, как будто он сможет мне что-то объяснить.

— Никого заразного тут нет, Иглин! — укоризненно говорит Ольга Афанасьева и бросает на Стаса такой злобный взгляд, что даже меня передергивает.

Я обвожу глазами класс. После замечания учителя, все затихают, но иногда все же поглядывают искоса то на меня, то на Наташу. А мне какой уж теперь треугольник! У меня теперь прямо как головоломка в мозгах закрутилась. Как будто кусочки пазла рассыпались. И мне же теперь надо обязательно все собрать. У меня мозг прямо закипает, так отчаянно я пытаюсь сообразить, что произошло за время моей болезни, и чем меня может заразить Миронова по средством простого карандаша.

На большой перемене в столовой рядом с Наташей тоже никто не садится. Я-то всегда сижу немного в стороне, чтобы меня не доставали тупыми попытками залезть в душу. Но мне-то это нравится, а вот Миронова явно вся напряженная. Еще одна деталь головоломки, которая, впрочем, не приближает меня к разгадке.

Однако ни одна школьная задачка не длится дольше учебного дня. По крайней мере, для меня это так, потому что сильно углубляться в эту ученическую жизнь я не привык, и задач, требующих долгого решения, для меня просто не существуют.

Перед пятым уроком меня попросила зайти к себе учительница по английскому Анна Олеговна. Сказала, что ей надо дать мне задания, которые я пропустил. Ну, так я и прихожу. Стучу, открываю дверь, а англичанка, которая как раз о чем-то говорит с Людой Стрельцовой из нашего класса, просит меня подождать минутку.

И вот, значит, я стою в коридоре, за этой почти бумажной дверью кабинета английского, и, конечно, слышу все продолжение разговора Стрельцовой и нашей молодой, участливой и понимающей проблемы учеников англичанки.

— Чего ты боишься-то, Люда? — спрашивает Анна Олеговна.