Правда выбора - [6]

Зубов и Жмых, желая вернуться без лишних усилий, от слободы гребли против течения. Так что теперь Олонец лишь немного подгребая довольно быстро спустился обратно к слободе. В светлом летнем небе стояли последние сумерки, лишь немного начинало темнеть. Выше слободы по реке, чуть в стороне стояло несколько остяцких чумов. Одни инородцы жили тут ради ухода за аманатами39, которых держали в острожке, другие ради питейного двора. Здесь Олонец полагал найти помощь, в которой так нуждался. Ему так и не удалось остановить кровь в порезанной руке, и он совсем обессилел.

Вытащив лодку на берег, он поднялся к чумам. Остяки тщательно соблюдали обычай гостеприимства и наверняка дали бы ему отлежаться день-другой. Из-за позднего часа людей уже видно не было. Тщательно оглядев чумы, он заметил неподалеку маленькую покосившуюся избу. Она так заросла бурьяном, что тропинка к двери едва угадывалась. Этот дом мог быть пустым, или там могли жить совсем простые люди, что подходило Олонцу еще лучше.

Мысли его подтвердились почти полностью. Ранее эта изба принадлежала торговому человеку, который еще несколько лет назад отправился обратно на Русь с добытыми богатствами. Изба опустела и ее самовольно занял Филька Онучин. Был это молодой сирота, не унаследовавший за отцом ни места, ни имущества. Слободские подкармливали его, пускали в клети переночевать. Подросши он выполнял нехитрую поденную работу, помогая то тут, то там. Предоставленный сам себе, он рано попал на кружечный двор, где забавы ради, ему давали выпить. Пристрастившись к вину, паренек все, что смог заработать, относил в кабак и слыл среди слободских дураковатым, но безобидным малым.

Филька чистил копченого муксуна40, собираясь поесть, когда вошел Олонец. Увидев в неверном свете, падающем через прорехи в крыше, лицо гостя в крови, грязи и ссадинах, он выронил рыбу и заметался по избе:

– Чур меня! Матерь божья! Спаси и сохрани!

Олонец сделал только один шаг вперед и упал на колени.

– Помоги! – тихо попросил он и завалился набок.

Филька подошел не сразу. Сначала еще потрясся в стороне, несколько раз перекрестил Олонца, но решился. Помогать было его работой, за помощь ему давали еду, выпивку или даже копеечку. Даже подозревая, что сейчас ему не будет никакой награды он все-таки не смог преодолеть жизненного обыкновения.

Подобравшись к гостю, он попытался переволочь его на старые, от прежнего хозяина оставшиеся шкуры. Рассмотрев раны, заохал, а увидев все еще сочащийся кровью долгий порез по левой руке, решил, что надо позвать людей. Дернулся к выходу, но Олонец ухватил его за рубаху:

– Никому не говори, что я тут!

– Как же… как же тогда? – растерялся паренек.

– Сухого мха принеси. Полотном примотай, – сказал Олонец, собравшись с силами и снова потерял сознание.

Следующим днем Олонец спал долго. Проснулся только около полудня, когда Филька, вернувшийся из слободы возился с собранной милостыней – лепешкой и плошкой сметаны. Принести воды паренек не догадался и гостю пришлось просить его. Пока Филька бегал к реке, Олонец осмотрел рану. Мха Филька принес много, но примотал кое-как.

Пришлось просить его перевязать заново, но теперь под присмотром Олонца.

Не сжевав и половины лепешки, Олонец снова заснул.

Так и повелось. Большую часть времени Филька ходил по слободе с поденной работой или милостыней, пропивал в кабаке часть добытого, но в полдень и к вечеру приносил уцелевшее Олонцу.

Уже на второй день Игнат стал выбираться наружу. Дни стояли теплые и ему приятно было посидеть на зеленой траве под высоким синим небом. Давно уже он не вел такой праздной жизни и теперь видел в этом особую приятность.

По предсказанию Жмыха, первые дни он действительно мочился кровью. Но все же радовался, что сбылось именно пророчество Потапки, а не Зубова.

Выбирался во двор, садился на ветхую поленницу и за высокой травой его было совершенно не видно. Чтобы не быть узнанным, он надевал ветхий котлям, завалявшийся в избе, голову по-остяцки покрывал платком, прежние чулки-ноговицы не чистил. Так что слободские рыбаки если и замечали его, то издалека принимали за остяка и не обращали внимания. Остальным инородцам по наказу Олонца Филька сказал, что это отбившийся от своей ватаги промышленник с Оби. Русские, у которых не было товара на обмен, не вызывали любопытства остяков, так что и те об Олонце никому ничего не рассказывали. Да и какой бы православный стал их слушать?

Вечером Филька приходил обыкновенно пьяненький, а вот в полдень полюбил устраиваться подле Игната на травке и поговорить.

– А я слышал про тебя. Говорят, ты чудной совсем. Я тоже чудной. Нет, я дурак, а ты чудной. Так правильно. Вот верно, что ты соболя промышлял и своим остякам отдавал? Просто так? Даже выпить не брал взамен? Совсем всего? Так никто не делает. Соболя надо продавать или за товар отдавать. А ты зачем так делал?

– Остяки много претерпели от нас, – отвечал Олонец. – много я сам зла принес…

– Этим самым остякам? Сначала зла им, а потом соболя? Такой торг?

– Кого я мучил, тех уже в живых нет, – качал головой Олонец. – Думал, другим помогу, самому легче станет. Сколько найдется сил – искупить старое.