Автор рекомендует,
насколько это покажется возможным,
не уделять сноскам сразу большого внимания,
а попытаться прочитать текст
лишь по необходимости обращаясь к пояснениям.
Правда выбора
В Енисейске Игнат Олонец пошел сразу на двор маковского приказчика Похабова1. Того не было дома, и дворовые холопы велели зайти много позже. Однако Игнат сел тут же, на завалинке у дворовых ворот и недвижно стал ждать.
Ждать пришлось долго – весь день сын боярский2 Иван Похабов провел у воеводы3. На свой двор он шел важный и довольный, хотя воевода и не усадил его к вечерней трапезе, но все ж уважил дельным разговором. Все шло к тому, что положение Ивана Ивановича снова должно было круто поменяться. Он и сейчас уже в крытом узорчатой камкой4 кафтане, в парчовом колпаке, с шитым серебром поясом смотрелся настоящим боярином. А в мыслях видел себя уже воеводой, царским стольником, не меньше.
Игната у ворот он даже и не заметил сразу. Пропахший топью и прелой ровдугой5, в испачканных болотом чулках-ноговицах и чирках6, в платке, завязанном под подбородком на остяцкий7 обычай, проситель показался приказчику приблудным инородцем8. Даже распахнутая сермяга9 казалась похожей на халат-котлям10, а не на русское платье.
Увидев, что приказчик сейчас пройдет в ворота, Игнат вскочил и торопливо шагнул наперерез, срывая платок, чтобы обнажить голову.
– Здрав будь, сын боярский Иван Иванович! – глухо выдохнул он, кланяясь в пояс.
Оружный холоп, сопровождавший Похабова, дернулся, схватился за саблю, выдвинулся вперед, готовый закрыть хозяина от опасности. Однако приказчик ткнул его рукоятью плети в плечо, давая знак отойти. Плетиво он держал подобранным в кулак к черенку, но все же плеть не была уже на обыкновенном месте за поясом, а значит и сам Похабов был готов к неожиданности.
– Прими челобитную от сироты государевой, Игнашки Олонца сына Степанова! – продолжил Игнат так тяжело, как будто до того не говорил верных полгода.
Похабов остановился, с удивлением оглядел просителя с головы до ног.
– Игнашка… Олонец… Ты что ли тот крещеный, что на дочери остяцкого князца11 женат, добывает соболя, да не в наживу, а вместо ясака12 за инородцев отдаешь?
Игнат кивнул:
– Божьей помощью.
– Дурная голова! – хмыкнул Похабов, отмахнулся плетью и двинулся вперед, в ворота, – Зайди завтра.
– Государево слово и дело! – выпалил тут же Игнат и так поспешно, что голос прорезался и прозвучал густо и звонко.
– Что за погибель? – удивился приказчик и остановился, – ты чьих будешь?
– Гулящий человек…
– Стало, не служилый? Как смеешь тогда государевы речи говорить, псина? – возмутился Похабов и даже выпустил плетиво из кулака, готовый хлестнуть негодяя.
– Гришка Зоб, Маковской слободы13 староста, перебил ясачных остяков Ямышской волости14 вместе с князцом, и взял себе государева ясака соболя! – зло ответил Игнат, глядя прямо в лицо Похабову.
Приказчик сжал губы, желваки на скулах заходили так, что это было видно сквозь густую бороду. Кулак с плетью напрягся, задрожал. Игнат, однако, не продолжал.
– Поносные слова на большого человека говоришь! – требовательно сказал приказчик. – Сам видел?
Игнат качнул головой. Пояснил:
– Верные следы были. Самого Зоба отпечаток сапога с приметными гвоздиками. Да в лесу бумажка от табаку, который его человек, Василь Черкас выпил15.
Приказчик поморщился, Игнат спохватился, зашарил на поясе, не сразу смог отвязать кошель.
– Что ж тут верного, коли сам не видел? Может тунгусы набежали, или татары? – все пытался отговориться сын боярский.
Игнат наконец вытряс из кошеля бумажку, протянул ее приказчику. Похабов поднял удивленно бровь:
– Не гневи, смерд!
Клочок бумажки его не убедил.
– Пытай меня16! – почти выкрикнул Игнат, а потом бросился к завалинке, начал развязывать тючок поняги17. – Остяки на котце18 стояли, я на озера по дичь ходил. Вернулся – чумы пожжены, люди побиты. Под чумом жена моя, дети малые, одно костье осталось!
– Жена? – проговорил Похабов, – инородка? Так чего блажишь? Поди новую купи! Казачков в поход отправилось сколько, жен осталось – на базар не ходи!
Игнат выпрямился, изменился в лице:
– Крещеная, венчаная! Дети – русские! Побойся бога!
Понял, что слишком гордо бросил слова в лицо приказчику. Выхватил из поняги двух копченых уток, протянул их в руки Похабову:
– Прими в почесть19!
Тот скривился:
– Что в почесть сыну боярскому суешь? Уток? Срамота! – потеряв желание продолжать разговор, Похабов двинулся в ворота, – Верно было, татары налетели.
– Олонец мое прозвище, еще прозвание – Ослоп20, – сказал Игнат и замер.
Похабов сам остановился.
Что-то слышал приказчик об Игнате Ослопе от старых казаков. Будто ходил охочим человеком со служилыми, на Лену, на Колыму, отличался и в боях, и в жестокостях.
– Никогда не просил ничего за добытый в казну ясак, ни жалования не искал, ни подарков! – с бессильной обидой проговорил Игнат, – хоть свое соблюди, ты ж приказчик Маковского! Дай правежа Зобу!
– Что?! – рассердился Похабов и махнул плетью, – ты кого винить?.. кого?.. Сам от государевой службы, повинностей бегал, в охочих отсиживался, и тем взялся попрекать?!
Лет десять назад было то, о чем говорили про Ослопа. Того лиходея Похабов, пожалуй, и к себе бы взял. А этот жалкий человек с острым черным лицом, в инородческом платье ничего уже не стоил, только раздражал зря и назойливо добивался сыска, которого приказчик хотел избежать.
