Прабкино учение - [31]

Проспав день, сел я со всеми за Вечерю с кутьей, взваром, пирожками и сидел, на минуту оторвавшись от случившегося. Мне показалось, что я уже забыл немного. Елка сияла всеми цветами, потому что ее зажгли в самый вечер — по настоянию Кати. И вдруг слышу, легкий скрип, шум, входит розовая от смущения Маша и спрашивает:

— Можно к нам Петровича, на минутку?

Я вышел с ней. Во тьме безлистого сада мелькала ее быстрая шустрая фигурка. Она перескочила плетень, как дикая козочка, с особой ловкостью, точно хотела еще больше понравиться. Сейчас же перескочил и я. С торжеством ввела она меня в их избу, постучав в двери.

— А кто там ходит?

— А тут добрый человек, без хлеба-соли стоит, приюта просит! — ответила она.

— Ну, вводи его, Маша, да угощай, как деды велели!

Маша меня втянула в избу. Посредине стоял большой стол с такой же кутьей, взваром как и у нас. Хозяин стоял, поклонился в пояс. Хозяйка тоже. Я перекрестился на образа, потом поклонился хозяевам. Мы присели. Дал мне хозяин большую тарелку кутьи с медом и, несмотря на то что трудно было ее одолеть, я съел все. Взвар из сухих кубанских кислиц, груш и кизила был чудесным, лучше нашего. После ужина хозяин подошел ко мне обнял и расцеловал. За ним подошла хозяйка, а за ней Маша.

На другой день, на Рождестве, после службы в церкви, когда казаки, выстроившись на площади, проделали джигитовку, прошли парад, пришел и Лексеич, пробравшись сквозь толпу, ко мне.

— Милости просим к нам! — сказал он.

Мы прошли к ним. Изба была уже вся украшена сосновыми ветками. На столе стояли, шипя, жареный поросенок, возле него десяток уток. Посредине был бурдюк красного вина.

— Чем богаты, тем и рады, Петрович! — сказала Маша. — Вы не казак, а все же наш дорогой сосед! Садитесь!

От вина, от Маши, яств рождественских зашумело в голове моей. Я ел, пил, что-то говорил, а когда попробовал встать да не мог, хозяин засмеялся и сказал:

— Ну, ты, девка, управляйся с кавалером! А мы с матерью кофейком побалуемся!

Они встали и пошли к соседям, где их тоже ждали.

Маша начала с того, что втащила меня в чистую половину, уложила на постель, и пока я отходил от непривычной мне выпивки, говорила мне:

— Не казак вы, Петрович, а золотой наш человек! Люблю вас я, как не знаю кого! И за что, про что, тоже не знаю.

— Маша, что такое? Рождество ведь?

— У нас, на Линии, не так, как в Черноморье, мы и Рождество по-своему справляем.

Потом приготовила кофе, принесла мне, напоила, держа меня за шею, чтоб не облился, и говорила:

— Эх, жаль что не казак вы, Петрович! А одеть вас в черкеску,[90] да при газырях, ей-ей, подойдет!

Говоря так, она гладила меня по лицу, а потом помогла встать, прижалась ко мне, еще поцеловала и сказала все-таки, с укором:

— Эх, кабы вы казаком были, Петрович!

Брат, когда я вернулся, смеялся:

— А что, угостили? У нас тут обычаи другие! Угостят, две недели пьян будешь!

Вечером Лексеич с женой и Машей были у нас. Точно так же и мы их угощали. Лексеич, порядком выпивший, говорил:

— Да чего вам, Петрович, думать? Переходите в казачество! У меня за Машей десять тысяч будет!

А сама Маша от себя добавила, уже когда мы с ней наедине были:

— Ничего, что на два года старше, зато верной женой буду!

Не сулила судьба. Уехал я домой, потом все забыл, а когда вернулся к брату, Маша уже была замужем. Увидя меня, поклонилась и прошла мимо, не глядя. В первую войну муж ее в офицеры вышел. В революцию его убили, но Маша не оставила его и так возле трупа мужа, лежа, стреляла по красным.

Лишь через день смогли убить и ее. Дай ей Бог Царство Небесное!

ВЕЧНОЕ ВО ВРЕМЕННОМ

Сквозь синусоиды текущего, сквозь неразбериху вещей всегда проглядывает Вечное. Оно в законе Времени, в пространстве, в том лучшем, что любит и чем живет душа. Умный скептик, скривившись в улыбке, слушает эти слова, как бы заранее отрицая, но не говоря ни слова. Он знает, что и скепсис — тоже Явление. Поток жизни — поток явлений, одних положительных, других отрицательных, добра и зла; искусство жизни заключается в том, чтобы, воспользовавшись одним, избежать другого. Но Вечное не участвует в изменениях Явлений, оно лежит в их основе, — и только. Подойди, скептик, тронь Его, почувствуй, что Бог перед тобой, здесь на каждом шагу, за вещами, в которые ты единственно веруешь.

Но, если временное или реальное изменчиво, непредвидимо, то Вечное всегда одно и то же, равное Себе и не изменяющееся никогда. Это те самые законы мира, которые установил Бог, и по которым живет мир, в то же время их отрицая. Вот и вся несложная философия жизни.

Древнеязыческое учение о Прави-Яви-Нави говорило о том же, но, забытое в христианский период жизни, оно воскресло в христианском учении Св. Фомы Аквинского.[91]

Современный мир отрицает Вечное, признавая только временное, а отсюда и материализм, коммунизм, марксизм, социализм и вышли. Но меняющийся во времени человек из детства, через юность, взрослость, возмужалость и старость приходит к пониманию Вечного, если он задумывается над Жизнью. Мы, русские, стоим особо в этом мире. Нам понятны идеи Вечного, и мы часто не замечаем временного. Конфликт наш — большевизм — того же порядка. Большевизм, атакуя Вечное, Бога, в то же время обожествляет Временное, Вещь. Тем больше является наша сила, наша Белая Идея, заключающаяся не в реставраторстве, а в Восстановлении Вечного на его определенном месте, стоящем выше временного. В основе своей оно — христианское. Большевизм же в основе — явление демоническое, античеловеческое и антихристианское. Таким образом во Временном, превалирующем над Вечным, заключается опасность революции. Материализм, коммунизм, эгоизм диктуют эту опасность. Спасение же в отречении от таковой.