Прабкино учение - [13]

Михайло уже не раз выходил и становился посреди двора, глядел в небо-Сваргу, стоит, смотрит, пока не чихнет! Снега еще лежали, но уже пахли свежим дождем и пылью. Земля, еще мокрая, кое-где выглянула, черная, набухшая, но уже от сугробов с землей — Весной пахнет! Это мне Михайло сказал. И еще сказал, что когда придет Весна, так в синюю Сваргу глядеть нельзя будет: глянешь и чихнешь! Я пробовал, но еще минуту без чоха выдержать можно. Значит Весна еще не пришла. В палисаднике на сирени, на вишнях — почки набухли, крупные такие, точно вот-вот треснут, но — не раскрываются. Михайло говорит, еще рано для них. Однако воробьи завели весеннюю ярмарку, летают, дерутся, чирикают вовсю. Кажется, какая-то тревога во всем. Михайло вышел, посмотрел на небо и сразу же чихнул! Весна пришла!

Три Бабы во дворе, стоявшие всю зиму, покосились, потемнели местами, а из-под них вода течет. Михайло их обложил соломой, кругом соломы и старого снега накидал. Вывел коней, и три раза обвел их вокруг баб, затем так же прогнал коров, а после — овец. «А свиней? — спросил я. — Они же тоже Весне рады». — «И так обойдутся! Свинья — животная нечистая, ей не положено Весну поважать! Погонишь, а Ярило рассердится, да — хлоп тебя кийком[44] по голове! Чего Весну дражнить — это тебе не кони-коровы, козы-бараны, это свиньи грязные!»

Я побежал к Прабе, как же мол так, и свиньи наши чистенькие, их даже купают, соломой вытирают. Но Праба тоже сказала, что свиньи, кошки, собаки Весны не поважают, потому как они перед Богом не стоят, а лошади-коровы на Благовещенье, через три дня, к святой церкви придут и Божье благословение получат.

Через несколько дней я видел у церкви — действительно, море рогов и конских голов: они — «перед Богом стояли». И в этот день Праба испекла большой Ярилин круглик, пирог с вишневым вареньем, сверху — лучи, а в середине — лик смеющегося солнца. Праба дня два возилась, орехи молола, с сахаром замешивала, на жареных тыквенных семечках, ванилью, кардамоном подправляла. Не пирог, а загляденье. Его с торжеством унесли в залу, положили под иконами, на сене, а второй — такой же — оставили в кухне, на столе. Рядом — третий, поменьше, для служек. На заре, вечером, Михайло запряг сани, и на них уселись Праба с мамой и Михайло. У Прабы на коленях, в чистом полотенце, лежал величественный Ярилин Круглик.

Медленно сани выехали за ворота и поехали в поле за деревню. Там, у перекрестка дорог, мама вышла с кругликом, положила на подмерзший снег полотенце, на него круглик, и зажгла воткнутую в пирог свечку бурого воска.

Посмотрев на огонек, мать вернулась, Праба вздохнула и сказала: «Ну, Слава Богу!» — и сани повернули назад. Сзади было прилажено колесо, которое, пока сани ехали, тоже катилось.

Тут произошло чудесное превращение: мама с Прабой «везли Весну», горшок синих и белых гиацинтов и другой, с красной геранью. Ворота стояли открытыми настежь. У въезда стояли наши прислуги, с бутылкой ягодной настойки, они кланялись маме с Прабой и поднесли по чарочке. Михайло блеснул зубами: «Хоть бы бутылку дали!» На что Праба ответила: «С Весной вас, с Ярилиным поважением!» — «Благодарим покорно! Так же и вас!» — хором отвечали девки. Тут Михайло подбежал к Трем Бабам и зажег солому. Пламя поднялось вверх, колыхнулось и пошло полыхать. Три Бабы стали клониться, клониться, таять, пока от них и следа не осталось.

Люди еще постояли перед погасающим костром, и когда последние искры, потрещав, погасли, пошли в дом. Отца дома не было, он уехал далеко, на хутора, кого-то приобщать. Праздновали приход Прии, Весны, мы одни.

Ночью прошел первый дождь с громом, а когда я встал утром, то поразился, потому что вся земля была уже позеленевшей, а последние сугробы смыло, унесло, и воздух был теплый, пьяный, весенний. Вдоль заборов зеленела молодая крапива, желтели первые одуванчики и на вершок вытянулась молодая травка с красными стебельками и зелеными листочками. Вдоль плетней ходила Дуня с корзинками, срезала ножницами крапиву и одуванчики, и клала их в разные корзины. В тот день был хоть и постный, но зеленый борщ, а к жареной рыбе подавали салат из цветов одуванчика. Праба их не ела: «Это все тетя Анна — моду завела, а мы, деревенские, грешной кашки поедим!» Но мы ели горьковатые цветы с удовольствием. В них чувствовалась Весна и новая, молодая сила.

Солнце ярко светило и на дворе было даже жарковато. Праба, однако, сказала: «Без пальто во двор ни-ни! Опасно! Хотя мы и двадцать третьего марта[45] считаем, а все же берегись! Дети часто болеют и умирают». Дуня после обеда ходила на середокрестную дорогу, но Ярилина Круглика не видела. Кто-то проезжий взял для детей. Так и полагалось, чтоб Ярилино поважение принесло кому-либо радость.

Ну, теперь Весна окончательно пришла! Перед Благовещением задуло было с севера, пошел снежок, но уже, не долетая до земли, падал дождиком. Сыпнуло будто перловой крупой, мелким градом, но и тот растаял. Утром рано, двадцать пятого, Праба меня разбудила и заставила нести горшок с цветущими лилиями в залу, к иконам: «Днесь Архангел Гавриил принес Святой Деве лилии, возвещая Ей Христа, и благословил Ее. Я такое приношение нести недостойна, а ты, как еще ребенок, можешь, и Матерь Божья любит, чтоб это были дети».