Поздняя латинская поэзия - [174]

50   А о причинах ее вовсе не знав ничего,

Ты угадал, какая болезнь меня обуяла,

  И в осторожных словах горе мое приоткрыл.

«Молви, — ты мне сказал, — какой тебя жар пожирает?

  Молви! назвавши беду, ты и целенье найдешь.

55 Вспомни: пока неведом недуг, невозможно леченье;

  Злее земного огня злится подземный огонь».

Стыд мешал мне сказать о запретном, признаться в порочном;

  Он это понял, но все смог прочитать по лицу.

«Тайной скорби твоей, — сказал он, — понятна причина;

60   Полно! от этой беды средство всесильное есть».

Пал я к его ногам, разомкнул стыдливые губы,

  Слезно поведал ему все, что случилось со мной.

Он: «Спасенье одно — овладей красавицей милой!»

  Я: «Боюсь овладеть — страшно обидеть ее».

65 Он рассмеялся в ответ и воскликнул: «О дивная нежность

  Разве царица любви может столь чисто царить?

Будь мужчиною, брось неуместную жалость к подруге:

  Ты обижаешь ее тем, что боишься обид!

Знай, что нежная страсть не боится кусать и царапать,

70   Раны ей не страшны, краше она от рубцов».

Он посылает дары — и стали родители мягче,

  И снисхожденью ко мне их научила корысть.

Жажда богатств слепа и сильней, чем семейные узы:

  Стал родителям мил собственной дочери грех.

75 Нам дозволяют они наслаждаться лукавым пороком

  И проводить вдвоем в радости целые дни.

Что ж? дозволенный грех опостылел, сердца охладели,

  Стала спокойна душа, лень одолела недуг.

Видит подруга, что нет во мне желанного пыла,

80   И возмущенно идет, неповрежденная, прочь.

Сонм ненужных забот покидает воскресшую душу,

  Видит здоровый ум, как он напрасно страдал.

«Слава тебе, чистота! — вскричал я, — не знала обиды

  Ты от стыда моего, — и не узнай никогда!»

85 Весть об этом дошла до Боэтия, твердого мужа;

  Видит он, выплыл я цел из захлестнувшей беды,

И восклицает: «Смелей! торжествуй, победитель, победу:

  Ты одолел свою страсть, и поделом тебе честь.

Пусть же склонит свой лук Купидон, отступит Венера,

90   Пусть Минерва сама силу признает твою!»

Вот как воля грешить охоту грешить отбивает:

  Нет желанья в душе, нет и желанья желать.

Мрачно мы разошлись, друг другу немилые оба.

  Что означал разрыв? Наш целомудренный нрав.

ЭЛЕГИЯ 5

Послан когда-то я был государем в восточную землю —

  Мир и союз заключить, трижды желанный для всех.

Но между тем, как слагал я для царств условия мира,

  Вспыхнула злая война в недрах души у меня.

5 Ибо поймала меня, потомка этрусского рода,

  В сети девица одна греческим нравом своим.

Ловко делая вид, что она влюблена в меня страстно,

  Этим пленила она: страстно влюбился я сам.

Часто ко мне под окно она по ночам приходила —

10   Сладко, невнятно звучал греческих песен напев.

Слезы лились, бледнело лицо, со стоном, со вздохом, —

  Даже представить нельзя, как изнывала она.

Жалко мне стало смотреть на муки несчастной влюбленной,

  И оттого-то теперь жалок, несчастен я сам.

15 Эта девица была красива лицом и пристойна,

  Ярко горели глаза, был изощрен ее ум;

Пальцы — и те у нее говорили, и лира звенела,

  Вторя искусной руке, и сочинялись стихи.

Я перед нею немел и, казалось, лишался рассудка,

20   Словно напевом Сирен завороженный Улисс,

И, как Улисс, ослеплен, я несся на скалы и мели,

  Ибо не мог одолеть мощи любовных искусств.

Как рассказать мне о том, как умело она танцевала

  И вызывала хвалу каждым движением ног?

25 Стройно вились надо лбом завитками несчетными кудри

  И ниспадали волной, белую шею прикрыв.

Воспламеняли мой взгляд упруго стоящие груди —

  Каждую можно прикрыть было ладонью одной,

Дух трепетал при виде одном ее крепкого стана,

30   Или изгиба боков, или крутого бедра.

Ах, как хотелось мне сжать в объятиях нежное тело,

  Стиснуть его и сдавить так, чтобы хруст по костям!

«Нет! — кричала она, — ты руками мне делаешь больно,

  Слишком ты тяжко налег: так я тебя не сдержу!»

35 Тут-то я и застыл, и жар мои кости покинул,

  И от большого стыда жилы ослабли мои.

Так молоко, обращаясь в творог, истекает отстоем,

  Так на текучем меду пена всплывает, легка.

Вот как пал я во прах — незнакомый с уловками греков,

40   Вот как пал я, старик, в тускской своей простоте.

Хитростью Троя взята, хоть и был ей защитою Гектор, —

  Ну, а меня, старика, хитростью как не свалить?

Службу, что вверена мне, я оставил в своем небреженье,

  Службе предавшись твоей, о жесточайший Амур!

45 Но не укор для меня, что такою я раною ранен —

  Сам Юпитер и тот в этом огне пламенел.

Первая ночь протекла, отслужил я Венерину службу,

  Хоть и была тяжела служба для старческих лет.

А на вторую — увы! — меня покинули силы,

50   Жар мой угас, и опять стал я и слаб и убог.

Так; но подруга моя, законной требуя дани,

  Не отставала, твердя: «Долг на тебе — так плати!»

Ах, оставался я глух и к крикам и к нежным упрекам:

  Уж чего нет, того нет — спорить с природой невмочь.

55 Я покраснел, я оцепенел, не мог шевельнуться —

  Стыд оковал меня, страх тяжестью лег на любовь.

Тщетно ласкала она мое охладевшее тело,

  Тщетно касаньем руки к жизни пыталась воззвать:

Пальцы ее не могли возбудить того, что застыло, —

60   Холоден был я, как лед, в самом горниле огня.

«О! — восклицает она, — неужели разлучница злая

  Выпила всю у тебя силу для сладостных битв?»