Позади фронта [= Полевая жена] - [15]

— Проше, — светлая пролысина в редеющих волосах на короткое время блеснула в склоненной перед Шурочкой макушке поляка.

Пар поднимался от тарелок, на которых остывали пухлые сосиски, от стаканов с чаем и кофе. Всюду были тускло-зеленые фронтовые погоны, чаще офицерские, изредка сержантские. За столиком у стены двое были в американской форме.

Поляк — он хозяин заведения, он и официант — одною улыбкой и прогибом спины умел выразить любые чувства: перед Шурочкой почти готовность расстелиться, Копылову — услужливая вежливость, к Багнюку в замасленной телогрейке — принужденное внимание. Когда он переходил к другим столикам, черная спина его изображала новые оттенки и степени любезности к случайным посетителям бара. Перед американцами он застывал как-то по-особенному почтительно, но вместе с тем сохраняя достоинство, а улыбка на его лице утекала куда-то внутрь. Видимо, его самого несколько ошеломляла выпавшая на его долю миссия установления точных международных отношений. Впрочем, незначительную потерянность он скорее изображал, чем испытывал на самом деле. Пожалуй, ему доставляло наслаждение царствовать в крохотном своем мирке.

Шурочка сняла шинель и повесила на спинку стула. Пока она одергивала на себе гимнастерку, расправляла портупею, взгляды всех мужчин скрестились на ней. Американцы, только что громко говорившие между собой, замолчали.

Все это Копылов подмечал между прочим: он сам был порядком ошарашен — бар с пробоинами в потолке и стенах возник посреди развалин, как видение из незнакомого чужого мира. Одна стена зала была целиком занавешена ковром.

Меню, отпечатанное под синюю копирку на машинке с русским шрифтом, лежало на столике.

— Сперва принеси сосисок, батон и две бутылки пива, — потребовал Багнюк у вторично подоспевшего официанта. — Я пойду в машину, не стибрили бы чего, — прибавил он для Копылова.

Официант с бесцветной улыбкой выслушал солдата и повернулся к Копылову, давая понять, что склонен прежде всего выполнять распоряжения офицера.

— Принесите сначала ему, — подтвердил Федор, неохотно принимая навязанную ему роль старшего по чину.

— Одна секунда, — официант проворно крутнулся на каблуках и скрылся на кухне.

Возвратился он скоро, держа на вытянутой руке блюдо с сосисками, батоном, разрезанным надвое и двумя бутылками без этикеток, с проволочным прижимом.

— Сто злотых, — отчеканил он, не взглянув на шофера.

Багнюк не спеша расправил газету, свернутую для курева, переложил на нее сосиски и хлеб, бутылки рассовал по карманам.

— Вот твои злотые, — бросил на стол новенькую бумажку.

На всю эту сцену внимание обратил один Копылов, даже Шура ничего не заметила: она была занята собою, смотрелась в карманное зеркальце.

Цены на все были непомерно высоки, денег у Копылова с собой было немного, но хватило заказать на двоих сосиски и кофе и сто граммов водки — Шура отказалась от вина.

Исчезая в простенке, официант на ходу затронул ковер, и Федор с изумлением увидел, что никакой стены позади ковра нет — груды обломков, да наскоро сложенная из битого кирпича печь, на которой стоял котел и громадный чайник; две женщины в фартуках поверх вязанных кофт суетились под открытым небом вокруг печки. На всем лежал свет позднего дня, сквозь проломы и ниши в противоположной стене видно было проходящие по другой улице грузовики.

И сразу неразумной представилась странность чудаковатого поляка: зачем ему понадобилось открывать этот бар и торговлю на обесцененные деньги? Может быть, вовсе и не злотые для него главное, а отчаянная попытка вернуть видимость прежнего уюта наперекор войне.

Американец громко подозвал хозяина — тот моментально очутился у столика: он и среди тесноты ухитрялся быть расторопным, хотя вовсе не сновал и не торопился. Американцы заговорили враз, хозяин, интимно склонившись к ним, изредка вставлял слово, все трое улыбались с напряженной любезностью. Потом официант исчез и долго не возвращался. Зато явился сияющий и торжествующе выставил перед американцами бутылку шампанского. До этого он нес ее у груди, оберегая как драгоценность.

— Второй фронт загулял. — Капитан артиллерист с соседнего столика компанейски подмигнул Копылову и вместе со стулом на полрасстояния подъехал к ним. — Рослые парни за океаном, — добавил он, повертываясь к Шуре. — Откуда только сюда попали? Из плена освободились — так не похоже.

Американец лет тридцати, откручивая проволоку, направился к их столику. Второй, помоложе, шел за товарищем, уставившись светлыми глазами на Шурочку. Оба подчеркнуто вежливо раскланялись, старший начал говорить.

— Пан офицер говорит, что они американские летчики — перегоняли самолеты для русских, — перевел поляк. — Они благодарны судьбе, что она в столь суровое время подарила им эту встречу. Они предлагают тост, пани, за вашу ослепительную красоту, и мужество славянских женщин, участвующих в войне.

Переводя чужие слова, хозяин истово улыбался Шурочке, показывая всем своим видом, что сам готов присягнуть во всем, что сказано.

Хлопнула пробка, американец разлил вино в пять бокалов.

— Скажите им спасибо, я тоже рада встрече с союзниками, — сказала Шура взволнованно.