Позади фронта [= Полевая жена] - [13]

Из штаба выбежал дежурный, замахал руками, чтобы не ехали.

— Что еще? — Копылов, недовольный задержкой, высунулся из кабины.

— В хозяйство Лузина заверните: раненого в госпиталь подбросить — только что позвонили.

Санчасть помещалась в пятистенном доме по боковому проулку. Их уже ждали: Шура Чабанец и Синьков вывели раненого на крыльцо. Он весь перебинтован — нос да глаза открыты. Свежая кровь проступила сквозь слои марли. Правый рукав гимнастерки отпорот, рука с накладками шин подвязана к шее. На плече внакидку брошена шинель с офицерскими погонами.

Копылов едва узнал Никитина. Тот даже не пытался храбриться.

— Отвоевался, — сказал он вместо приветствия, перекривив губы в вымученной улыбке.

— На мотоцикле выворачивал с аэродрома на шоссе — врезался в «студебеккер», — объяснил Синьков.

Никитина посадили в кабину, со всех сторон обложив подушками — полотняными наволочками, наскоро набитыми соломой.

Копылов и Шура — она должна была сопровождать Никитина до госпиталя — забрались наверх. Синьков подал Шуре новый полушубок.

Багнюк развернул машину, выехали на шоссе. Сверкающий, будто политый, асфальт изломанной чертой лег посреди ослепительных полей. Снег был неглубоким, стерня торчала из-под него. От этого зимние пашни немного золотились на солнце. В сторонах раскиданы были жалкие деревеньки; грязные расхлестанные проселки отворачивали к ним. Навстречу один за другим гнались «студебеккеры», груженные ящиками со снарядами; брезент яростно хлопал на ветру. Багнюку приходилось уступать середину дороги: на шоссе, вдали от КПП, властвовал неписаный закон: «студера» и ЗИСы принуждали водителей газиков держаться вплоть у кювета — а то и спихнуть недолго. Из-за экономии бензина — на этот счет был суровый приказ по фронту — выехав на гору, Багнюк выключал мотор, и под уклон машина разгонялась по инерции, не сдерживаемая тормозами.

Встречный ветер обтекал Шурочкин полушубок, но шинелку Копылова пробивал насквозь, и Федору приходилось прятаться за кабину. Он без досады мирился с неудобствами. Лишь забинтованная голова Никитина, которую видно было в зарешеченное заднее окошко кабины, не позволяла ему признаться самому себе, как он доволен нечаянной удачей.

Ближний госпиталь оказался в небольшом городишке на полпути к Варшаве. Помещался он в старом кирпичном корпусе.

Солдат из команды выздоравливающих, небрежно обутый в ботинки без обмоток, принес носилки и расставил рядом с машиной. Копылов и Шура помогли Никитину выбраться из кабины. На носилки он лег сам, боязливо распрямляя тело. Шура Чабанец с документами Никитина побежала в канцелярию госпиталя. Копылов взялся за ручки носилок.

В полумраке коридора на оголенных стенах висели остатки прежней штукатурки.

— Осторожней: лестница, — предупредил санитар, идущий впереди. Копылов помедлил, ногой ощупывая истертые подошвами каменные ступени.

В пустой камере санпропускника, раскорячив дубовые ножки, стояла деревянная скамья, по-банному отбеленная водой и мылом. Санитар помог Никитину разуться, снять брюки. Дежурная сестра сложила одежду раненого в просторный мешок, на котором черной краской был выведен номер.

— Посторонним не положено, товарищ старший лейтенант, — заметила она Копылову.

— Федя, на минутку, — попросил Никитин.

Копылов подошел, поразившись про себя, что Никитин назвал его по имени.

— Не знаю, выкручусь ли…

— Все будет олл райт, — с излишним оптимизмом сказал Копылов. Никитин поморщился: то ли ему не по душе было легкомыслие Федора, то ли от боли.

— Крепко меня покарежило — не выкарабкаюсь. Ты вот что: если что, напиши домой, — жалкая улыбка скользнула по губам старшего лейтенанта.

Федор молча кивнул и вышел, легонько подталкиваемый в спину нетерпеливой сестрой.

— Только раньше времени не вздумай — если что! — крикнул вдогонку Никитин.

Багнюк осматривал свою машину, панибратски похлопывая ладошкой по остывающему капоту и носком пинал ухающие баллоны.

— Крепись, старушка, до Берлина чуток осталось — а там и демобилизация. Где-нибудь в колхозе еще помантулишь. В добрые руки попадаешь, лет пять поползаешь еще.

Заметил вышедшего Копылова, смутился.

— Барахлит стерва. Вкладыши бы сменить, да нету, — пожаловался он. — У вас махорка или табачок?

— Махорка. — Федор достал измятую ополовиненную осьмушку.

Багнюк начал скручивать цигарку.

— Как он? На подсосе? — кивнул в сторону госпитальных окон.

— Плох, — согласился Копылов.

— Последнее время гонял на своем трофейном драндулете, будто нарочно нарывался попасть в аварию, — сказал Багнюк, извлекая из штанов кресало и трут.

Федор дал ему прикурить от зажигалки.

На крыльцо вышла Шурочка, грустная и заплаканная. Она оформила документы и повидала Никитина — его уже поместили в палату.

Шурочка не собиралась ехать дальше, хотела ловить попутную машину в обратную сторону.

— Разве тебе не интересно посмотреть Варшаву? — спросил Копылов.

— Говорят, там одни развалины.

— Что-нибудь уцелело. Потом станешь жалеть, если упустишь случай.

— Ладно, пусть мой начальник позлится, — решилась Шура.

Сели в кабину втроем. Пришлось вплоть притиснуться друг к другу, чтобы не мешать Багнюку.