Позади фронта [= Полевая жена] - [12]

После душной избы, где в прокуренном воздухе провели много часов, Копылов разомлел. Катерина держала его под руку, но с другой стороны на его плече виснул Никитин, и их всех троих изрядно мотало посередине улицы.

Одержим победу, к тебе я приеду

На горячем вороном коне…

Песня не получалась: Никитин и Копылов не умели петь, а Катерина не помогала им.

— Не нагорланились еще? Охрипли ведь.

— Одержим победу — к тебе я приеду, — исступленно твердил Никитин, но слабый его голос не в состоянии был одолеть ночное пространство, которое куполом замыкалось вокруг далекого от родины села.

Вначале отвели Никитина — один он не добрался бы к себе. Жил начальник ГСМ одиноко, в пустующем по ночам доме, где размещался отдел технического снабжения. Часовой в валенках и дохе топтался под окнами. Он беспрепятственно пропустил всех троих. Никитин занимал отдельную комнату: четыре угла, одно окошко, стол, скамья, ящик с документами и топчан.

Старший лейтенант ничком рухнул в постель, едва добрался до кровати. Копылов начал стягивать с него сапоги.

Внезапно Никитин оттолкнул его и сел. Почти осмысленными глазами огляделся, припоминая, где он. Как многие в войну, он приучился трезветь в любой момент, хотя бы ненадолго, чтобы только выполнить приказ, если была срочная необходимость — в подсознании всегда дежурили на страже силы, готовые взять власть над человеком по первому сигналу тревоги. Сейчас это случилось по ложному внутреннему толчку. Он это быстро понял, но некоторое время еще сберегал ясность рассудка.

Он вздохнул и улыбнулся жалкой и грустной улыбкой.

— Хотя бы наступление скорее! Сил уже нет выносить, — сказал он. — Не поверите: каждый раз во сне бабу и ребятишек вижу — будто домой возвращаюсь. Жена говорит: «Что же ты долго так, Гриша? Ждать уж устала». Проснусь — сердце останавливается. Трезвым в постель боюсь ложиться: трезвому такое приснится — свихнусь, не перенесу!

Он вдруг вскочил, полуразутый — одна нога в сапоге, другая обкручена портянкой, — и бухнулся на колени перед Катериной, в сладостном исступлении целуя ее сапоги.

— От старшего лейтенанта Никитина — земной поклон всем бабам: и тем, которые в тылу маются, и тем, которые здесь! — воскликнул он страстно. — Сколько они выстрадали, мы и толики не испытали!

Раскис он снова так же внезапно, как перед этим протрезвел.

— Одержим победу — к тебе я приеду, — забубнил он, размазывая по щекам пьяные слезы — они потекли вдруг неудержимо.

Потом он уронил голову на подушку и захрапел. Больше он не брыкался, и Копылов легко стянул с ноги второй сапог.

Выйдя на улицу, Федор вовсе перестал шататься — он не был сильно пьян. С того самого вечера он держал себя в узде: не позволял себе напиваться до бесчувствия.

Лежа в кровати, он долго ждал, когда Катерина разденется и придет к нему. Она не торопилась, стоя перед зеркалом в одной сорочке, разглядывала себя с вниманием, необычным для нее. Поймав его нетерпеливый взгляд, она смутилась и задула коптилку. Он удивился, что она вдруг застыдилась его.

Катерина села на край постели, он потянулся к ней. Она перехватила его руку и положила на свой живот. Он ощутил ладонью мягкую и твердую упругость ее тела.

— Ничего еще не слышно, — шепотом проговорила она.

Он не понял, о чем она, только поразился странному голосу, каким Катерина сказала это.

— Второй месяц уже.

— У тебя будет ребенок! — догадался он.

Она промолчала.

— Почему раньше не говорила? — он убрал руку с ее живота и весь неприметно отодвинулся от нее. — Еще не поздно, можно что-нибудь сделать. Хочешь, я поговорю с Синьковым?

— О чем?

— Будто не понимаешь? Он посоветует, что сделать, подскажет — он же врач.

— Ты не хочешь его? — спросила она, и осторожно легла рядом, вытянувшись на самом краю, будто боялась прикоснуться к нему.

— Ну, на самом деле, подумай, зачем сейчас эта обуза? — спустя много времени произнес он как можно рассудительней.

Катерина не отозвалась, он слышал только ее тихое дыхание.

— Что ты молчишь? — спросил он, начиная злиться на нее.

— Спи, — сказала она. — Скоро утро.

3

Деревня западнее Варшавы. Шоссейная дорога перехлестнула ее надвое. На окраине — аэродром. Штаб БАО и службы раскиданы по селу. Двухэтажный панский особняк в роще занят авиаполком.

Копылов — он теперь старший лейтенант: после освобождения Варшавы многим повысили звания и дали ордена — с утра приготовился в дорогу. Накануне вечером командир автороты Проданец рассказал, что в предместье Варшавы видел безнадзорный склад — горы бумаги под открытым небом — должно быть немецкая типография располагалась поблизости.

— Вот видишь, — упрекнул Копылова начальник штаба. — А мы черт знает на каком дерьме документы составляем — стыдно подписывать. Завтра же бери штабную полуторку и крой в Варшаву. Без бумаги не возвращайся. Грузи полную машину — лишней не будет: обменим на что нужно. Да не забудь, прихвати канистру спирта — я распоряжусь — вдруг трофейщики часовых поставили — без спирта ничего не получишь.

Копылов влез в кабину. Шофер Багнюк, невыспавшийся — он в два часа ночи вернулся из штаба РАБ, куда отвозил дневную почту — с остервенением крутил заводную ручку. Мотор застучал, заскрипела разношенная от давности кабина. Багнюк запрыгнул на сидение, дал прогазовку.