Позади фронта [= Полевая жена] - [10]

— Тебя да еще начпрода никто не забывает пригласить.

— Она к нам только что приехала, — продолжал Никитин, не обратив внимания на реплику начальника КЭЧ. — Чуть ли не косички еще носила — школьница школьницей. Да и жених, Игорь Бултыханов, не старше ее — из училища. До свадьбы вылетов пять всего сделал. А вскоре — недели не прошло — сбили его под Курском.

— Я не об этом. — А, если жив останется — должен же кто-то остаться кроме нас, чмошников — тогда всерьез? Прутскому, наверно, все про нее выложили?

— Еще и с добавлениями — информация поставлена что надо. Только подлец он будет, если обманет.

— Так уж и подлец! Сгоряча втюрился, и все такое — выбирать-то не из кого: все давно разобраны, — а потом одумается. Пепеже — не жена.

— Может быть, — согласился Никитин. — Мне, особенно когда выпью, всех их, баб, попросту жалко. Раньше войны все-таки человечнее велись: хоть их-то не заставляли воевать. Чисто мужицкое дело было — война. Есть даже такая красивая легенда, будто древняя Троянская война из-за красавицы Елены началась: кто-то у кого-то ее похитил — и пошла драка. Возможно, даже скорее всего не так все было, а сказка все равно красивая. Да и позднее всякие там рыцари ратные свои подвиги даме сердца посвящали. Ну, мы теперь умные, все, конечно, как есть знаем — знаем какие они были сволочи и бандюги несусветные, — но ведь было же хоть что-то у них в душе! Я бы хотел — черт возьми! — чтобы было. Мы ведь все только притворяемся циниками. Кроме тебя, конечно, — Никитин посмотрел на Сидельникова. — Да и то, по правде сказать, какой ты циник? Просто бревно неотесанное: ничему не научен путем и впридачу не воспитан.

— Ты полегче! — не совсем всерьез возмутился Сидельников: он не понял — принимать ли слова начальника ГСМ за оскорбление или за шутку.

— Ну, ну, извини, сгоряча я, — примирительно произнес Никитин. — Я ведь без обиды. В самом-то деле тебе ведь наплевать кто ты: циник или не циник. Просто я к тому, что все мы ждем — или хоть ждали! — чего-нибудь чистого, святого. Вот хотя бы он — Копылов.

— Зубоскал, — рассмеялся Сидельников. — Придумал же! Бабу он правда оторвал что надо. Хват! Да только чем его Катерина по этой части святее Шурочки Чабанец?

Федор сдавил костяшки домино в кулаке так, что они захрустели.

— Что ты хочешь сказать?

— А то… Не догадываешься? Спроси у нее, может, признается.

— Все, все — конец! — разнял их Никитин, растопыривая над столом руки. — Мы списали, заход наш. Мешайте карты — голова не варит, работайте руками.

Копылов остервенело лупил картами домино по столу и пытался сосредоточиться на игре. Он презирал себя, что продолжает пить вместе со всеми, слушает сплетни, что у него не хватило решимости запустить костяшками домино в лицо Сидельникова.

Он никогда так не напивался. Глушков приволок его почти на себе. Катерина в одной сорочке открыла им дверь. Лейтенант втащил Федора в избу и прислонил к стене, сам попытался облапить теплую со сна Катерину.

— Уматывай, пока не схлопотал, — шуганула она, и Глушков ушел.

— А я знаю все про тебя — б… ты самая распоследняя, — выдавил Копылов через непослушные губы и заскользил лопатками по стене.

Катерина вовремя подхватила его, не дала брякнуться затылком о плинтус.

Постель с откинутым одеялом была еще теплой. Катерина стянула с Федора сапоги и раздела, властно распоряжаясь его безвольным, раскисшим телом. Он норовил вскочить и прыгнуть в синеющий прямоугольник окна, за которым чуть обозначилась соломенная крыша сеновала. Во всю операцию, пока она раздевала его, он брыкался и выпалил в нее весь запас ругательств, какие знал.

— Ну, и хорошо, и ладно, — соглашалась она без обиды.

Эта ее необидчивость и доброта только сильней распаляли его.

Он не слыхал, когда она встала и ушла. Проснулся поздно — по времени ему пора уже быть в штабе. На табуретке рядом с кроватью стоял котелок с огуречным рассолом — позаботилась Катерина. Федор выпил все, силясь припомнить, где это он так отличился вчера.

Вспомнил вдруг до унылости пустую избу, игру в домино от скуки, Шуру Чабанец, разговоры про нее и про Катерину и то, как хотел швырнуть кости домино в лицо Сидельникова и не посмел.

В зеркальной створке старинного гардероба увидал собственное отражение: расстегнутая нижняя рубаха, выпущенная поверх подштанников, измятое, опухшее лицо, заплывшие глаза… Самого передернуло — до того безобразная и тупая рожа глядела на него из замутненной глубины зеркала.

Катерина бежала из столовой напрямую огородом. Он увидел ее в окно, и едва успел натянуть брюки, как она топоча влетела в комнату, положила на стол горячие картофелины, завернутые в кухонное полотенце, чтобы не остыли, и кусок вареного мяса.

— В штаб — всех начальников отделов. За тобой посыльный прибегал. Перебазировка. Нам приказали собирать манатки — обеда не будет. Сухой паек я получу на тебя. На вот, немного перехвати, а то до вечера — голодом.

Он быстро одевался, на ходу сжевал мясо и картошку, не замечая вкуса. Катерина подавала ему сапоги, гимнастерку, ремень с кобурой…

Выглядела она удивительно подобранной. Он, проходя, привычно потянулся к ней — и отдернул руку. Она странно посмотрела на него, он перехватил ее взгляд в старом зеркале.