— Давай посмотрим, — загорелся сирин.
Рубашка в закромах Менедема действительно сохранилась, аккуратно сложенная и под заклятьем стазиса. Пятна казались еще свежими — «пободал» он демона тогда знатно, даже с накладками на рогах. Схема поисковика была вычерчена, еще когда они искали Идзуне, он только сменил привязку к новой цели. И она показала, что Клейт мертв.
— Ну вот и хорошо, — Менедем сжег рубашку бездымным голубоватым пламенем, выкинул пепел на улицу. — Значит, все правильно сделали.
— Ага, — закивал сирин.
========== Вместо эпилога ==========
Широ запросился на свет в начале зимы, поздно-поздно ночью, или, скорее, очень ранним утром. Идзуне переполошилась, считая, что это еще рано, Менедему пришлось успокаивать ее. Он отнес жену на руках в лазарет, под неусыпный надзор целителя Улисса. В качестве тяжелой артиллерии была призвана царица Аспасис, которая сама носила и рожала минотавра.
— Все нормально, — заявила она. — Давай, девочка.
Китсунэ кусала губы, но Аспасис запретила ей.
— Лучше кричи, так легче.
Целителю она одним только взглядом приказала замереть на месте и не отсвечивать. Каким бы там ни был его опыт, но роды — это женская магия, и мужчине в нее вмешиваться нечего.
— Давай, милая. Он знает, куда ему надо, я помогу, и ты помогай. Дыши-ка, раз, два, три… Тужься.
Менедем и Леонт бегали за дверями и переживали.
— Молодец, хвостик, — царица легко переняла обращения сына и зятя, вытерла с лица Идзуне пот, смочила искусанные губы влажным платком. — Раз, два, три, давай.
Наконец, крик маленького минотавра огласил комнату. Почти такой, как она помнила по той самой первой медитации: басовитый и немного недовольный. Как же, он же устал, протискиваясь по узкой трубе на свет, а тут оказалось холодно и очень ярко.
— Какой красавчик, — усмехнулась Аспасис. — Крепкий мальчишка, прямо как его отец. А мастью в тебя, хвостик.
Ребенка положили на руки матери, Широ сразу затих. Мокрый, в розоватых разводах по белоснежной шерстке, он крепко сжимал кулачки и сопел трогательно-розовым носиком. Потом высунул язычок и лизнул ее грудь, причмокнул. Молоко ему понравилось, он затих, присосавшись. Даже глазки прикрыл, а ресницы у него были густые, щеткой, черные, словно подкрашенные.
— Девичья погибель будет, — довольно улыбнулась царица, нажала на живот Идзуне, выгоняя послед, обмыла.
Отцам позволили посмотреть на мать и сына, оба расплылись в улыбках.
— Ух, не могу молчать! — заявил Леонт, сжимая руки у груди. — Я должен об этом спеть!
За окнами занимался яркий, золотисто-розовый рассвет, и встречала его Песнь Счастья, единственная, которой никто и никогда не учит сиринов.
