Пояс неверности. Роман втроем - [10]

Эва собиралась ехать в джинсах и майке, я порадовалась и быстро погладила кашарелевский топ с маленьким черным бантом. Джинсы гладить и не подумала, они от этого портятся. Поехала «за рулем», что давало возможность не торчать на празднике целый день, а спокойно отправиться домой — при первых признаках опьянения светского общества. Волосы подколола наверх, такой тугой пучок, скрепляется палочками.

Забрала Эву, действительно, в джинсах, действительно, в майке: темно-синяя, вышитая живыми растениями, с ручками-ножками и глазками, я какое-то время порассматривала ее, настроение заметно улучшилось, предстоящее мероприятие перестало казаться бесконечным и тоскливым.

По пути захватили еще Маркелову, она-то как раз щеголяла в прозрачном платье и многократно обернутых вокруг крепкой шеи жемчугах. Выехали на Киевское шоссе, смирновский дом располагался в Черничных Полях. Маркелова с места начала рассказывать, что купила свое прозрачное платье в Сан-Мало, и что впервые пробовала там лягушачьи лапки.

— Совершенно обыкновенное белое мясо, — делилась Маркелова, — напоминает по вкусу кролика.

— Кролика непросто приготовить, — заметила Эва, поворачиваясь к ней с переднего сиденья, — правильно приготовленный, он не похож на курицу…

— Еще говорят, человечина напоминает курицу, — деловито продолжила Маркелова.

Так мы и ехали, а потом я зачем-то долго говорила о лягушачьих лапках, которые во Франции не являются деликатесом:

— Более того, их ненавидят всей душой. Французские солдаты насиловали все, что движется, и Наполеон, дабы не настраивать против себя покоренные земли, кормил свою армию этими самыми лапками. Они, знаете ли, обладают выраженным свойством снижения потенции. В Париже встретить лягушачьи лапки можно только в русских ресторанах и в паре ресторанов в центре, где работают русскоговорящие официанты…

Полный, радостно оживленный Смирнов встретил нас у новенькой чугуннолитой калитки со странным контуром внутри, напоминающим свастику. Я промолчала, а активная Маркелова с недоумением показала на нее рукой.

— Это древний символ солнца, — обиженно и как-то привычно закричал Смирнов, — вы мне это прекратите!

Мы ему это прекратили и взошли на специально оборудованную площадку перед домом. Жена Смирнова хлопотливо бегала с маленькой желтой тряпкой в руках по летней кухне — строение в форме прямого угла, включающее в себя печь, мангал и массу прочих удобств. Красный облицовочный кирпич.

— Привет, — помахала она нам на бегу маленькой желтой тряпкой, — извините, девчонки, не успеваю, Смирнов меня сейчас удавит.

— Да ладно тебе, Ань, — сказали мы, — давай поможем.

— Нет, — испугалась она, — нет и нет! Тогда точно удавит! Идите вон, вино пейте. На столике сервировано…

— Я за рулем, — ответила я.

— А можно, я водки, — ответила Эва.

— А я шампанского бы, — ответила Маркелова, — только чтоб не кислятину.

И мы направились к столику. Был один из длинных дней середины августа, когда до обеда лето, а после обеда осень хорошо пахнет нагретой землей и солнце — самое нежное.

— Мы первые, как обычно, — недовольно бубнила Эва. — Так и думала, приедем — и давай хлеб нарезать, колбасу в салат крошить…

— Не ворчи, — предложила я, — ты водки хотела? Анька говорит: сервировано…

Маркелова уже громыхала бутылками.

Внезапно налетел Смирнов, стукнувшись о мое плечо выставленной вперед упрямой кудрявой головой.

— Слушай, ты мужчинку здесь не видела?

— Я тут из людей видела только твою Аньку и вот Маркелову, — я показала ему копошащуюся Аньку все еще с желтой тряпкой и Маркелову — уже с бокалом вина.

— Я белого выпью, — деловито пояснила она через цветочную клумбу, — чтобы платье не залить.

— Где же он, где, — Смирнов буквально схватился руками за голову и принялся раскачивать ее вот так, вручную, слева направо, слева направо.

Через забор, красиво взмахнув длинными ногами, неожиданно перепрыгнул некто. Кажется, такая техника прыжков в высоту называлась на уроках физкультуры «ножницы».

— Привет, — бодро сказал некто, глядя на меня и не глядя на Смирнова, — наконец-то Вы.

— Привет, — сказала я.

Он протянул мне руку, я пожала, Он перевернул мою ладонь книзу, склонился и поцеловал. Моя бедная ладонь, шитая-перешитая, одиннадцать аккуратно выполненных профессионалом швов. Он ничего не спросил, просто поцеловал дополнительно еще в несколько шрамов.

Такие старые, старые уловки, хотела подумать я, да не подумала. Сердце застучало в пять раз чаще положенного, сорвалось со своего места в середине грудины, чуть левее, поднялось по пищеводу и забилось в горле, умоляя о глотке воздуха, лишнем, немедленно. Я глубоко вздохнула. Без надобности поправила волосы.

Плечи его были широки, глаза неприятно светлы, волосы неприлично длинны, тревожными завитками падали на воротник футболки Пол Смит, ослепительно белой. Зубы его были крупны и как-то немного кривоваты, это добавляло его отлакированной красоте хулиганской дерзости, что-то такое от Гекльберри Финна. Слова его были насмешливы, тон бесцеремонен, губы сухие, не выношу влажных прикосновений, гадливо содрогаюсь, воображая их возможность. Содрогнулась и сейчас, хороший день середины августа вдруг показался плохим днем начала февраля. Застыла ледяной фигурой медведя, поедающего клубнику с дерева — символ Мадрида.