Повседневная жизнь тайной канцелярии - [209]

Конкурирующие друг с другом структуры ухитрились, однако, проморгать формирование революционных тайных обществ – империя получила небывалого прежде «врага внутреннего». Декабрист Г. С. Батеньков не без основания иронизировал над профессиональными качествами полицейских агентов: «Разнородные полиции были крайне деятельны, но агенты их вовсе не понимали, что надо разуметь под словами карбонарии и либералы, и не могли понимать разговора людей образованных. Они занимались преимущественно только сплетнями, собирали и тащили всякую дрянь, разорванные и замаранные бумажки, их доносы обрабатывали, как приходило в голову». Но и сами заговорщики стремились освоить уже имевшийся опыт по охране будущего нового порядка.

В своей «Русской правде» (инструкции «Временному верховному правлению» с диктаторскими полномочиями) руководитель Южного общества П. И. Пестель не только провозглашал установление республики, равенство перед законом и уничтожение сословий, но и требовал подавлять недовольство «с беспощадной строгостью». Для охраны нового общественного порядка предлагалось запретить частные школы и общества, создать органы государственной безопасности с агентурой («тайными вестниками» с «великим жалованием»), «Приказ благочиния» (цензуру), 50-тысячный корпус жандармов «внутренней стражи» и три дивизии «опричников» в качестве особой гвардии. Выдвигая идеи революционной диктатуры, частичного передела собственности, ломки старого государственного аппарата, декабристы в своих представлениях об общественном устройстве сочетали буржуазно-демократические лозунги с элементами уравнительности и всеохватным государственным контролем.

Децентрализованная структура службы государственной безопасности при Александре I себя не оправдала. Поэтому в 1826 году подавивший восстание декабристов Николай I учредил Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, ставшее структурой политического розыска и контроля – первой в России «спецслужбой» современного типа. Она была направлена на борьбу не с крамольными словами, а с реальными преступлениями против государства – революционными тайными обществами, шпионажем, коррупцией, должностными злоупотреблениями. Запрещение законом пытки потребовало совершенствования ведения допросов, оперативно-разыскной деятельности, сбора объективных доказательств и информации о состоянии умов общества; для этого пришлось создать местный аппарат в виде жандармских округов и секретную агентуру.[800]

Дальнейшая судьба органов политического сыска находится вне нашего поля зрения и компетенции. Однако история имеет особенность: накопленный в свое время опыт – порой не самого приятного свойства – может вновь оказаться востребованным на новом этапе развития. Дело не только в том, что преступления, составлявшие суть работы политического сыска в XVIII столетии, сохранялись в XIX веке и перешли в век XX. После окончания кратковременного периода свобод 1917 года произошло установление групповой, а потом и личной диктатуры большевиков с воссозданием системы политического сыска, поразительно напоминавшей петровские и более поздние времена. Разумеется, сталинский режим не идентичен петровской монархии, являясь порождением ХХ столетия с его опытом государственного регулирования экономики, развитием массовых политических движений и немыслимой в прошлом системы идеологической обработки и контроля через новые общественные структуры и средства массовой информации. Советская модель сложилась уже на базе отрицания капитализма с его пороками и достижениями – рыночным регулированием, институтами гражданского общества, политической демократией – и явила собой полное слияние властных структур и ведущих политических сил, при котором в одних руках была сосредоточена экономическая, политико-административная и идеологическая власть.[801]

Переворот в наиболее консервативной бытовой сфере с полной «отменой» традиционных ценностей не мог не вызвать в обществе не только отнюдь не выдуманный революционный энтузиазм, но и потрясение казавшихся незыблемыми моральных устоев. Социокультурный переворот в стране с сильными патриархальными традициями, несомненно, повлиял на складывание глубоко архаичной знаковой системы и языка сталинского культа, который означал устранение самой христианской ценностной структуры в пользу безжалостной борьбы за власть и возрождения языческих норм.

Смерть Сталина, как и кончина Петра I, до сих пор дает основания для фантастических версий о заговоре и перевороте «в стиле» XVIII столетия. Их созданию активно помогали сами действующие лица, едва ли, правда, сознававшие, что своими высказываниями и поведением они воспроизводят манеры двухвековой давности. Вот, например, как «естественный и законный кандидат» на место Сталина (именно так назвал его на июльском пленуме ЦК КПСС 1953 года Ворошилов) Маленков рассказывал сыну о последних минутах жизни вождя: «Он был парализован, не говорил, мог двигать только кистью одной руки. Слабые зовущие движения кисти руки. К Сталину подходит Молотов. Сталин делает знак – „отойди“. Подходит Берия. Опять знак – „отойди“. Подходит Микоян – „отойди“. Потом подхожу я. Сталин удерживает мою руку, не отпуская. Через несколько минут он умирает, не сказав ни слова, только беззвучно шевеля губами». Ну чем не хрестоматийно известный – и столь же апокрифический – рассказ о предсмертных попытках утратившего речь Петра I написать имя наследника: «Отдайте всё…»