— Это в селе, — сказал Генка, — значит, кто-то не спит еще, хорошим ориентиром нам будет…
— А мы там ни в какой овраг не свалимся?
— Нет, там луг, а потом поле, оно ровное. Мы с братеником как-то ходили туда. И аптеку я видел…
— А кто же ночью в ней?
— Найдем, домой сходим.
— А ты знаешь, где он живет?
— Кто он?
— Аптекарь…
— А может, это не он, а она, — засмеялся Генка.
— Может.
— Увидим. Раздевайся.
Они сняли с себя одежду, свернули ее в узелки. Дождь сразу же холодными струями набросился на них.
— Ух, вот это душ, — бочком, как бы боясь свалиться с обрыва, стал продвигаться к реке первым Генка. Борис шел следом. Генка чувствовал на своем плече его горячее дыхание. Ступили в воду. Какой теплой она показалась! Они даже постояли в ней некоторое время, согреваясь, наслаждаясь этим нежданным теплом.
А потом, держа в одной руке узелки, поплыли на боку, меняли руки — странно, уставала не та рука, которой они гребли, а та, в которой держали одежду.
— Что-то долго нет берега, — тяжело дыша, говорил Борис, — вроде бы и не широко здесь…
— Может, мы уже к городу подплываем, нич-ч-ч-чего не видно, — сказал Генка.
— Я плохо плаваю, — хриплым от усталости голосом выговорил Борис.
— Ничего, ничего, уже скоро, держись, Борька!
Борька и сам знал, что надо держаться, но уставала уже не только та рука, в которой он держал одежду, но, самое страшное, и та, которой он греб. Он переложил в нее одежду, но тут же почувствовал, что уже обе руки занемели, словно отнялись.
— Не могу больше, Ге-е-нка! — с отчаянием выдохнул он.
— Бери одежду в зубы! — выкрикнул Генка, подплыл к нему, они столкнулись. — Переворачивайся на спину.
— Не умею на спине…
Генка, барахтаясь, он тоже сильно устал, схватил Борькину одежду зубами и вновь, уже сквозь стиснутые зубы, промычал:
— Нырни, под водой будет легче.
Борька послушался, слегка притонул, руки его расслабились, и тут же почувствовал, что под водой и действительно стало вроде бы легче, этот короткий миг отдыха, когда он не греб, а просто расслабился, придал как бы новых сил. Он резко толкнулся о воду ногами, вытянув вперед руки, и снова поплыл. И тут же ощутил дно первым: у него ноги были длиннее Генкиных. Вслед за ним стал на дно и Генка. Пошатываясь, они вышли из воды, взобрались на берег и, не сговариваясь, трусцой побежали на огонек. Дождь уже не казался таким холодным, хотя они и не надевали рубашек, бежали, держа узелки с одеждой под мышкой. Луг был ровен, и ступням было приятно ощущение бархатистой мягкости травы, а от холодящей дождевой воды, напитавшей землю, ноги вовсе не мерзли, лишь казались более легкими и совсем не ощущали колючек.
Но лишь только началось поле, ребята сразу же почувствовали под ногами что-то жгуче колючее и решили надеть кеды.
— Это стерня, — сказал Генка. — Когда мы с братеником сюда приходили, тут росла пшеница. И тропинка была в ней через все поле к селу. Все время вправо и вправо, почти к самой аптеке.
— Найдешь ты сейчас эту твою тропинку, — сердито сказал Борис. — Давай уж лучше не вправо, а влево, вон на тот огонек…
Шуршал по земле дождь, шуршала под ногами, сминаемая кедами, стерня, она теперь уже не казалась колючей, а мягкой, податливо ломкой, по ней, так же, как и по лугу, сейчас идти было очень приятно. Залаяли собаки, откуда-то сладко потянуло запахом сена, коровьим молочным душком, и стало вдруг как-то сразу же уютно, словно ребята уже пришли домой и не будут никого и ничего в этой кромешной тьме разыскивать, идти назад под дождем, переплывать снова реку.
Они наткнулись на плетень, пошли вдоль него.
Так они шли до тех пор, пока не почувствовали, что плетень кончился и под руками образовалась пустота. Вошли осторожно в нее. Под ногами вязко зачавкало.
— Грязь! — обрадованно воскликнул Генка. — Значит — дорога!
— По этим дорогам тут можно бродить до утра. Куда тут сунешься, когда во всех хатах темно.
— На огонек! — дурашливо засмеялся Генка. — Мы бы могли, конечно, в любую хату постучаться и спросить, где аптека, но зачем же будить людей. Еще кто-нибудь по шее даст, как говорит мой братеник.
А огонек по-прежнему мигал слева, звал к себе. Единственный огонек на все село.
Ребята прошли одну улицу, другую, и огонек все увеличивался, приближался.
Наконец они уже ясно увидели, что свет этот в окне небольшого кирпичного дома. Торопливо двинувшись к нему, они чуть было не уткнулись лбами в забор, поискали калитку, она не была заперта.
Прислушались, нет ли собак. Генка даже подразнил их, полаяв:
— Гав, гав, гав!
Со двора ему не ответили, лишь в соседнем затявкала собачонка да где-то в невидимом курятнике закудахтала потревоженная Генкиным гавканьем курица.
— Ну что, проверено? Мин нет? Пошли, — почему-то шепотом сказал Генка.
Когда они подходили к дому, увидели, что в окне скользнула женская тень.
— Еще не спят, — тоже шепотом говорил Борис, — может, тут тоже кто-нибудь заболел или даже умер?
— А может, наоборот — родился! — засмеялся Генка.
Дверь дома оказалась с другой стороны, они обошли и увидели застекленную веранду, дверь ее была открыта, а над входом горела небольшая лампочка.
— Как будто нас ждали, — подмигнув Борису, уже не шепотом, а громко, наверное, для смелости, сказал Генка и шагнул на ступеньку крыльца. Остановился, покашлял.
